Бесплатный Банк Рефератов - Духовная педократия: подростковая психология русской революционной интеллигенции

О русской интеллигенции сказано уже довольно много, вероятно, даже чересчур много. Исследователи – философы, социологи, литераторы – расходятся не только в характеристиках этого явления, но даже и в определении того, что стоит понимать под словом «интеллигенция». Однако при сужении временных и пространственных рамок споры становятся менее непримиримыми. Русская революционная интеллигенция второй половины 19 – начала 20 века: явление достаточно четко оформленное. Оценка этого явления представителями нереволюционной интеллигенции того же времени тоже достаточно единодушна. В этой работе не будут освещаться дискуссии о сущности интеллигенции вообще, и в качестве рабочего определения будет принято следующее: русская революционная интеллигенция – совокупность людей, получивших(получавших, недополучивших) высшее образование, и объединенная идеей революционного преобразования государства.

Специфическая социальная обстановка того времени породила специфический психологический тип «вечного студента». Люди этого типа в соединении с массой реальных студентов и составили костяк революционной интеллигенции. Предметом данной работы будет рассмотрение условий, причин возникновения и особенностей этого психологического типа в освещении Бердяева, Булгакова, Розанова и других «реакционных» философов того времени.

О СОСТАВЕ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

Для начала несколько слов о составе левой интеллигенции конца 19 – начала 20 века. С.Н.Булгаков в своей статье «Героизм и подвижничество» рисует следующую картину, на основе которой и будет построен последующий обзор: «Благодаря молодости с ее физиологией и психологией, недостатку жизненного опыта и научных знаний, заменяемых пылкостью и самоуверенностью, благодаря привилегированности социального положения, не доходящего, однако, до буржуазной замкнутости западного студенчества, наша молодежь выражает с наибольшей полнотой тип героического максимализма. И если в христианстве старчество является естественным воплощением духовного опыта и руководительства, то среди нашей интеллигенции такую роль естественно заняла учащаяся молодежь. Духовная педократия (господство детей) - есть величайшее зло нашего общества, а вместе и симптоматическое проявление интеллигентского героизма, его основных черт, но в подчеркнутом и утрированном виде. Это уродливое соотношение, при котором оценки и мнения «учащейся молодежи» оказываются руководящими для старейших, перевертывает вверх ногами естественный порядок вещей и в одинаковой степени пагубно и для старших, и для младших. Исторически эта духовная гегемония стоит в связи с той действительно передовой ролью, которую играла учащаяся молодежь своими порывами в русской истории, психологически же это объясняется духовным складом интеллигенции, остающейся на всю жизнь — в наиболее живучих и ярких своих представителях — тою же учащейся молодежью в своем мировоззрении. Отсюда то глубоко прискорбное и привычное равнодушие и, что гораздо хуже, молчаливое или даже открытое одобрение, с которым у нас смотрят, как наша молодежь без знаний, без опыта, но с зарядом интеллигентского героизма берется за серьезные, опасные по своим последствиям социальные опыты и, конечно, этой своей деятельностью только усиливает реакцию. Едва ли в достаточной мере обратил на себя внимание и оценен факт весьма низкого возрастного состава групп с наиболее максималистскими действиями и программами. И, что гораздо хуже, это многие находят вполне в порядке вещей. «Студент» стало нарицательным именем интеллигента в дни революции»[2].

Д.И.Овсяннико-Куликовский в статье(довольно умеренной) «Психология русской интеллигенции» также дает портрет русского революционера как «вечного студента»: говоря, что «юноша — прирожденный идеолог, до известного возраста, для разных натур различного», но(!) одной из отличительных черт русской интеллигенции является «прочность идеологических навыков и стремлений, не зависящих от возраста: русские интеллигенты часто сохраняют их и в зрелых летах»[7].

И, наконец, В.В. Розанов коротко говорит о составе террористических организаций так: «Именно молодые-то люди, которые не могли разобраться во всех этих авторитетах… и взяли в руки бомбы…» [10, 546]

Итак,картина достаточно ясна. Задача данного обзора – проследить, как подобный состав отразился на всем умонастроении русской интеллигенции.

ИНТЕЛЛИГЕНТСКОЕ МЫШЛЕНИЕ: ДОГМАТИЧНОСТЬ, СУБЪЕКТИВНОСТЬ, УТИЛИТАРИЗМ, «ОПРОЩЕНИЕ»

«Кружковый» характер существования русской интеллигенции освещен достаточно хорошо как философами, так и историками, социологами. Это факт: идеологически «объединенные» интеллигенты тем не менее в ситуации более или менее свободной трактовки какой-либо идеи уподоблялись броуновским частицам и, вместо того чтобы дискутировать в рамках одной «формации», немедля дробились на более мелкие. Почему? Тому есть несколько причин. Прежде всего, интеллигенты не очень жаловали конструктивную дискуссию в принципе. Гораздо популярней был лозунг «Кто не с нами, тот против нас» - кто не желал принимать доктрину как она есть, без обсуждений, должен был быть с позором изгнан из рядов и сносить ушаты изливаемой верными адептами желчи и, по возможности, отвечать тем же. По словам В.В.Розанова, «он(радикализм) объявлял негодным человеком того, с кем должен был вести спор, и этим прекращал спор»[270]» Корни такого отношения уходили еще в школьные и университетские «идейные» кружки. Прежде чем начинать рассуждать о деятельности их подобных кружков, небезынтересно обратить внимание на их состав. Как отмечает А. С. Изгоев, действительно одаренные гимназисты и студенты в них не рвались, а если и принимали в них какое-то время участие, то не приживались там[5]. Таким образом «кружки» складывались как способ самореализации посредственностей, стремящихся завысить собственную значимость, что было не трудно в отсутствие в составе действительно талантливых и думающих членов. Вот что говорит об этом Изгоев: «Юноша, вошедший в товарищеский кружок самообразования, сразу проникается чрезмерным уважением к себе и чрезмерным высокомерием по отношению к другим. Это высокомерие, рождающееся в старших классах гимназии, еще более развивается в душе юноши в университете и превращается бесспорно в одну из характерных черт нашей интеллигенции вообще, духовно высокомерной и идейно нетерпимой»[5].

Откуда такая самоуверенность и полное отсутствие самокритики? Почему атрофировалось у интеллигенции стремление к объективной истине и развилась тенденция к абсолютному субъективизму во всем? Приведем слова С.Н. Булгакова, говорящего о распространении в интеллигентской среде так называемой «религии человекобожества»: «Религия человекобожества и ее сущность — самообожение в России были приняты не только с юношеским пылом, но и с отроческим неведением жизни и своих сил, получили почти горячечные формы. Вдохновляясь ею, интеллигенция наша почувствовала себя призванной сыграть роль Провидения относительно своей родины. Она сознавала себя единственной носительницей света и европейской образованности в этой стране, где все, казалось ей, было охвачено непроглядной тьмой, все было столь варварским и чуждым. Она признала себя духовным ее опекуном и решила ее спасти, как понимала и как умела»[2]. Само собой, с пророками не спорят. И путь спасения человечества может быть только один – отсюда абсолютная нетерпимость к инакомыслящим. Подобная самозабвенная восприимчивость без критики и даже без допущения оной другими также свидетельствует о несамостоятельности, незрелости мышления основной массы интеллигентов.

Следует отметить особо, что «религия человекобожества» приходила в умы юных борцов за справедливость не «на смену» христианству или чему либо иному, а ложилась на девственно чистый мозг: «Наша интеллигенция по отношению к религии просто еще не вышла из отроческого возраста, она еще не думала серьезно о религии и не дала себе сознательного религиозного самоопределения, она не жила еще религиозной мыслью и остается поэтому, строго говоря, не выше религии, как думает о себе сама, но вне религии»[2].

Точно так же оставалась интеллигенция и вне науки, вне философии, вне культуры. Все эти сферы требовали глубоко размышления и в какой-то мере личного творчества, которое вообще было не в чести. Над идеей творчества господствовала идея всеобщего уравнения. Бердяев говорит: «Психологические первоосновы такого отношения к философии, да и вообще к созданию духовных ценностей можно выразить так: интересы распределения и уравнения в сознании и чувствах русской интеллигенции всегда доминировали над интересами производства и творчества»[1].

Отсюда и культ тотального «опрощения». Ведь если не творить, а только уравнивать между миллионами – поневоле придется «опроститься». Таким-то образом и опрощались научные, философские и исторические воззрения интеллигентов. По словам С.Л.Франка, культура в европейском ее смысле вообще была им враждебна, и на русской почве должна была быть подвергнута беспощадной «утилитаризации»[13].

Для дальнейшей характеристики обратимся к статье Н.А.Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда». В области философии доморощенные интеллектуалы предпочитали то, что было им по зубам: «Кружковой отсебятине г. Богданова всегда отдадут предпочтение перед замечательным и оригинальным русским философом Лопатиным. Философия Лопатина требует серьезной умственной работы, и из нее не вытекает никаких программных лозунгов, а к философии Богданова можно отнестись исключительно эмоционально, и она вся укладывается в пятикопеечную брошюру. В русской интеллигенции рационализм сознания сочетался с исключительной эмоциональностью и с слабостью самоценной умственной жизни»[1].

Сложные, требующие долгого размышления и осмысливания философские доктрины во всей их индивидуальной полноте были не по вкусу революционерам. Философия низводилась до политической идеологии, а политическая идеология возвышалась до философских высот: «Можно даже сказать, что наша интеллигенция всегда интересовалась вопросами философского порядка, хотя и не в философской их постановке: она умудрялась даже самым практическим общественным интересам придавать философский характер, конкретное и частное она превращала в отвлеченное и общее, вопросы аграрный или рабочий представлялись ей вопросами мирового спасения, а социологические учения окрашивались для нее почти что в богословский цвет»[1].

Для удовлетворения таких своеобразных вкусов у интеллигенции не было недостатка в поварах: «У интеллигенции всегда были свои кружковые, интеллигентские философы и своя направленская философия, оторванная от мировых философских традиций. Эта доморощенная и почти сектантская философия удовлетворяла глубокой потребности нашей интеллигентской молодежи иметь "миросозерцание", отвечающее на все основные вопросы жизни и соединяющее теорию с общественной практикой»[1].

Итак, философия извращается до состояния сборной солянки(а то и вовсе пюре – чтобы глотать, не разжевывая) к интеллигентскому столу. О питательности такого блюда можно судить по словам Овсяннико-Куликовского: «Другая черта, присущая — в большей или меньшей мере — всем идеологиям… состоит в том, что философская (теоретическая) часть их не имеет всеобщего значения, какое имеют настоящие философские системы, а их практическая (прикладная) сторона, слишком тесно связанная с философской, не получает реальной силы — практического дела, в смысле общественной или политической деятельности — деятельности партии. В лучшем случае выходит нечто вроде секты»[7].

Печальную судьбу философии на скудной почве «революционной» интеллектуальной деятельности разделила также и наука. Как правило, «философская» солянка была приправлена еще и «научностью», вполне сходившую в интеллигентской среде за настоящую науку: «Хотя программы эти обыкновенно объявляются еще и «научными», чем увеличивается их обаяние, но о степени действительной «научности» их лучше и не говорить, да и, во всяком случае, наиболее горячие их адепты могут быть, по степени своего развития и образованности, плохими судьями в этом вопросе»[2].

Однако «адепты», со свойственной им самоуверенностью, считали себя достаточно компетентными в «этом вопросе», чуть ли не компетентнее настоящих ученых. Ведь последние все сомневаются и сомневаются, а интеллигенты уже обрели вожделенную истину, пышным цветом цветущую в крикливых брошюрках. Какой из этого можно сделать вывод? Обратимся к снова к Булгакову: «Легко понять и интеллигенту, что, например, настоящий ученый, по мере углубления и расширения своих знаний, лишь острее чувствует бездну своего незнания, так что успехи знания сопровождаются для него увеличивающимся пониманием своего незнания, ростом интеллектуального смирения, как это и подтверждают биографии великих ученых. И наоборот, самоуверенное самодовольство или надежда достигнуть своими силами полного удовлетворяющего знания есть верный и непременный симптом научной незрелости или просто молодости»[2].

Страницы: 1, 2

Новости

Мои настройки

Наверх