Об этом писал удивительный, яркий и неповторимый писатель и философ В.В. Розанов (1856—1919).  В.Б. Розанов родился в многодетной православной семье уездного чиновника, вышед­шего из священнического рода. Высшее образование получил в Московском университете, где прослушал на историко-филологическом факультете в 1878—1882 гг. курс, закончив его со степенью,   кандидата, выказав отличные успехи. По окончании университета 11 лет про­служил учителем в Московском учебном округе, с 1893 по 1899 г. Розанов — чиновник Государственного контроля в Санкт-Петербурге, в мае 1899 г. он принял предложение АС-Суворина стать постоянным сотрудником «Нового времени», где работал до закрытия газе­ты. В конце августа 1917 г. Розанов переехал с семьей в Сергиев Посад, где и умер от исто­щения и голода.

Он считал, что пол — это не функция и не орган, иначе не было бы любви, целомудрия, материнство и дитя не были бы самоизлучающими явлениями. Пол — это второе, едва про­свечивающее в темноте лицо, потустороннее, не от мира сего Никто, по Розанову, и не считает источники жизни посюсторонни­ми. Касание миров иных гораздо более непосредственно происходит через пол и половое общение, чем через разум или через совесть Секунда зачатия человека — естественное построение ноуменально­го, глубинного плана его души. Тут и более нигде и никогда, хоть на секунду, но соединяются «пуповиной» земля и таинственное, не аст­рономическое, небо. Огонек новой зажигаемой жизни не от мира сего.

Исходя из такой метафизики пола, Розанов создал и свою карти­ну мира, которая предстает как живая связь всех вещей: человека, природы, истории, Бога, трансцендентного. Но связывает все это лю­бовь, именно чувственная любовь, которая, несмотря на ее грозовые и временами разрушительные воздействия, драгоценна, велика и за­гадочна тем, что пронизывает все человечество какими-то жгучими лучами, но одновременно и нитями прочности. И Бог есть чувствен­ная любовь. «В чем же еще сущность благословения могла бы быть выражена так полно и коренным образом, как не в благословении тонкому и нежному аромату, которым благоухает мир Божий, «сад» Божий, — этому нектару цветов его, «тычинок», «пестиков», откуда, если рассмотреть внимательно, течет всякая поэзия, растет гений, теплится молитва, и, наконец, из вечности в вечность льется бытие мира?»

Брак, согласно Розанову, должен быть основан на любви, на поло­вом инстинкте в самом глубоком метафизическом его смысле. Но вместо этого он, согласно Розанову, зачастую является продолжением

холостых удовольствий. Его строгая и действительная, в самом сердце зиждущаяся моногамия, или «вечность», в наше позитивистское время вовсе недостижима, она реально не осуществляется. Стоит ли удивляться, что пол, исключенный из «дыхания», из религии, не про­низываемый этим дыханием, не высвечиваемый религиозно, лег в ос­нову «пассивной» семьи и номинально религиозного (лишь в минуту венчания) брака. Отсюда очень малое количество счастливых семей. Это, согласно Розанову, семьи, где сильно «животное» (в вышеприве­денном смысле) начало, где члены семьи сбиты в «кучу», копаются друг около друга, живут в теплой атмосфере дыхания, у них есть чув­ство серьезности, если не религиозности, разлившееся на самый ритм брака, его реальное и длительное существо. В такой семье дети почи­тают своих родителей, почитают именно религиозно, а не благодарят за квартиру и стол. Дети — религиозные существа и находятся в ре­лигиозной связи с родителями. Это как разбежавшиеся слова одной молитвы, связь которых уже непонятна. Но лишь в этой связи пости­гается существо ребенка, неразрывная связь мужа и жены, любовь до гроба.

Пренебрежение полом, его бездонной трансцендентностью, посте- пенно, по Розанову, ведет к вырождению, к потере связи с «землей», '; с «материнством». Великая задача женщины, по его мнению, — пере­работать нашу цивилизацию, овлажнить ее сухие черты влажностью материнства, а «деловитость» ее — безгрешностью и святостью.

Любовь, по мнению другого видного русского мыслителя Н. Бер­дяева, лежит в ином плане бытия, не в том, в котором живет и уст­раивается человеческий род. Любовь — вне человеческого рода, она не нужна ему, перспективе его продолжения и устроения. В любви нет перспективы, устроенной в этом мире жизни. В любви есть роковое семя гибели. Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда погибли от любви, и не случайно их любовь несла с собой смерть. Любви всегда присущ безысходный трагизм в пределах этого мира. Над любовью нельзя ни богословствовать, ни морализировать, ни социологизировать, ни биологизировать. Она вне всего этого, она не от мира сего, она нездешний цветок, гибнущий в среде этого мира. Любовь скинута со всех мирских расчетов, и поэтому проблемы пола, брака и семьи ре­шаются вне проблемы любви.

Любовь, согласно Бердяеву, — свободное художество. В творчес­ком акте любви раскрывается творческая тайна лица любимого. Любящий прозревает любимого через оболочку природного мира, через кору, лежащую на всяком лице. Это есть путь к раскрытию тайны лица, восприятию, лица в глубине его бытия. Любящий знает о лице любимого то, чего весь мир не знает, и любящий всегда более прав, чем весь мир. Нелюбящий знает лишь поверхность лица, но не знает его последней тайны.

Право любви абсолютно и безусловно. И нет такой жертвы, кото­рая не была бы оправдана во имя любви. В любви нет произвола лич­ности, нет личного безудержного желания. В любви воля более высо­кая, чем человеческая. Именно божественная воля соединяет людей, предназначает их друг другу. Поэтому любовь всегда космична, всегда нужна для мировой гармонии, для божественных предназначений. Поэтому не может быть, не должно быть неразделенной любви, ибо любовь выше человека. Неразделенная любовь — грех против миро­вой гармонии, против начертанного в мировом порядке андрогинического образа. И вся трагедия любви — в мучительном искании этого образа, космической гармонии.

Одно из самых больших и доступных человеку чудес, говорит С. Франк, — это непостижимое чудо явления другого, второго Я. И это чудо осуществляется, конституируется в феномене любви, и по­тому сама любовь есть явление чудесное, есть таинство. Любовь — это не просто чувство или эмоциональное отношение к другому, она есть актуализированное, завершенное трансцендирование к Ты как под­линной, я-подобной, по себе и для себя сущей реальности, открытие и усмотрение Ты как такой реальности и обретение в нем онтологи­ческой опорной точки для меня.

В любви человек действительно может «выскочить из собственной кожи», прорвать скорлупу своего эгоизма, своего абсолютного, ни с чем не сравнимого значения. В любви Ты — не просто мое достояние, разъясняет Франк, не просто реальность, находящаяся в моем владе­нии и существенная лишь в пределах моего самобытия. Я не вбираю Ты в себя. Напротив, сам «переношусь» в него, оно становится моим только в том смысле, что я сознаю себя принадлежащим ему. Здесь впервые открывается возможность познания изнутри, познания дру­гого в его инаковости и единственности через сопереживание. Это по­знание есть тем самым и признание. Лишь на этом пути, через любовь Ты становится для меня вторым Я. В любви Ты открывается как лич­ность, нам становится доступным откровение святыни личности, ко­торую мы не можем не любить благоговейно даже в самом преступ­ном, извращенном человеке.

Не существует совершенной, «чистой» любви, потому что да до конца не снимается момент чуждости Ты. Капля горького разочарования содержится в самом интимном и счастливом отноше­нии Я — Ты. Всегда остается непреодоленным некоторый осадок не­сказанного, невыразимого, лишь самому себе молчаливо открываю­щегося одиночества. Мое   внутреннее одиночество — это мое своеобразие, это моя субъективность, от которой нельзя избавиться никаким трансцендированием, никакой   сверхсильной любовью. В этом смысле и самая интимная любовь не имеет права даже пытатъся проникнуть в это одиночество, вторгнуться в него и преодолеть его через его уничтожение: ведь это значило бы разрушить само внутреннее бытие любимого. Любовь должна быть — Франк приво­дит слова Р.М. Рильке — нежным бережением одиночества любимого человека.

В самой своей сути любовь есть религиозное восприятие конкрет­ного живого существа, видение в нем некоего божественного начала. Всякая истинная любовь есть, с точки зрения Франка, религиозное чувство, и именно это чувство христианское сознание признает осно­вой религии вообще. Все остальные виды любви — эротическая, родственная — суть лишь зачаточные формы истинной любви, цветок на стебле любви, а не ее корень. Любовь как религиозное чувство в своей основе не есть просто любовь к Богу. Любовь к Богу, купленная ценой ослабления или потери любви к живому человеку, вовсе не есть насто­ящая любовь. Любовь, наоборот, постепенно научает любящего воспринимать абсолютную ценность самой личности любимого. Через внешний, телесный и душевный облик любимого мы, по Франку, про­никаем к тому глубинному его существу, которое этот облик выражает — к тварному воплощению божественного начала в человеке. Ил­люзорное обоготворение эмпирически-человеческого преобразуется в благоговейно-любовное отношение к индивидуальному образу Божию, богочеловеческому началу, которое есть в любом, самом несовер­шенном и порочном человеке.

Религиозная, христианская суть любви не имеет ничего общего с рационалистическим требованием всеобщего равенства и альтруизма, которое постоянно вновь и вновь возрождалось во многих идейных течениях — от софистов V в. до коммунистического «Интернациона­ла». Нельзя любить как человечество, так и человека вообще, можно любить только данного, отдельного, индивидуального человека во всей конкретности его образа. Любящая мать любит каждого своего ребен­ка в отдельности, любит то, что есть единственного, несравнимого в каждом из ее детей. Универсальная, всеобъемлющая любовь не есть ни любовь к «человечеству» как некому сплошному целому, ни любовь к «человеку вообще»; она есть любовь ко всем людям во всей их кон­кретности и единичности каждого из них.

Такая любовь объемлет не только всех, но и все во всех, она объемлет полноту многообразия людей, народов, культур, исповеданий и в каждом из них — всю полноту их конкретного содержания. «Лю­бовь, — говорил Франк, — есть радостное приятие и благословение всего живого и сущего, та открытость души, которая открывает свои объятия всякому проявлению бытия как такового, оглушает его боже­ственный СМЫСЛ».

Как общая установка, любовь впервые открыта христианским со­знанием. В христианстве сам Бог есть любовь, сила, преодолевающая ограниченность, замкнутость, отъединенность нашей души и все субъ­ективные ее пристрастия. В любви к другому человеку дело обстоит так, как если бы обретенное мною через самоотдачу Ты даровало мне мое Я, пробуждало его к истинно обоснованному, положительному, бесконечно богатому бытию. «Я «расцветаю», «обогащаюсь», «углубля­юсь», впервые начинаю вообще подлинно «быть» в смысле опытно-осознанного внутреннего бытия, — говорит Франк, — когда я люблю, т.е. самозабвенно отдаю себя и перестаю заботиться о моем замкну­том в себе Я. В этом и заключается чудо или таинство любви, которое при всей его непостижимости для «разума» самоочевидно непосред­ственному живому опыту».

Но если вообразить, что любимое Ты совершенно свободно от субъективности, ограниченности, несовершенства, то тогда перед нами появляется «Ты» абсолютного первоначала. Именно таков, счи­тает Франк, для меня мой Бог. Обогащение, получаемое мной от этого заполняющего меня «Ты», бесконечно по величине, оно испытывается как созидание меня, как пробуждение меня к жизни. Само существо «Ты» есть творческое переливание через край, «дарование» себя, вы­зывающий меня к жизни поток. Это не только любимый и не только любящий, это сама творческая любовь. Любовь к Богу есть, по Франку, рефлекс его любви ко мне, рефлекс и обнаружение его самого как любви. Моя любовь к Богу, мое стремление к нему возникают уже из моей «встречи» с Богом, которая, в свою очередь, есть некое потенци­альное обладание Богом, присутствие и действие его во мне. Они воз­никают через «заражение» от него или как огонь, возгорающийся от искры огромного пламени.

Любовь к людям как природное расположение и сочувствие, не имеющее религиозного корня и смысла, есть нечто шаткое и слепое, поскольку, считает Франк, истинное основание любви к ближнему за­ключается в благоговейном отношении к божественному началу лич­ности, т.е. в любви к Богу. Если Бог есть любовь, то иметь и любить Бога и значит иметь любовь, т.е. любить людей. Следовательно, наше отношение к ближнему, ко всякому человеческому и ко всякому жи­вому существу вообще совпадает, по Франку, с нашим отношением к Богу. И то и другое суть единый акт преклонения перед Святыней. Любовь и вера здесь едины. Любовь — радостное и благоговейное ви­дение божественности всего сущего, непроизвольный душевный порыв служения, удовлетворение тоски души по истинному бытию через отдачу себя другим. Эта любовь, говорит Франк, есть сама серд­цевина веры.

Христианство, будучи поклонением Богу, есть одновременно ре­лигия Богочеловека и Богочеловечности, и оно является религией любви, ибо открывает в таком естественном чувстве, как любовь, ве­ликое универсальное начало, норму, идеал и цель жизни. После рас­пространения христианства мечта о реальном осуществлении всеоб­щего царства братской любви уже не может исчезнуть. Человек, утверждает Франк, часто попадает на ложные пути в стремлении установить это царство. Чаще всего видит этот путь через принуди­тельный порядок, но любовь может — вплоть до просветления ми­рового бытия — лишь несовершенно и частично реализовываться в мире, оставаться только путеводной звездой. И, тем не менее, счита­ет Франк, если душа узнала, что любовь есть оздоровляющая, благо-датствующая сила Божия, никакое глумление слепцов, безумцев и преступников, никакая холодная жизненная мудрость, никакие при­манки ложных идеалов — идолов — не могут поколебать ее, истре­бить это знание спасительной истины.

Стремление к установлению всеобщего царства любви через при­нудительный порядок обнаруживает, что вера русского интеллигента-револьоционера обязывает его к ненависти — ненавидеть всех и все, что мешает осуществлению его утопических идеалов. Ненависть, по Франку, способствует разрушению и является двигателем разрушения, тогда как любовь есть двигатель творчества и укрепления. Разруши­тельные силы иногда нужны в человеческой жизни и могут служить творческим целям, но замена всего творчества разрушением, вытесне­ние всех социально-гармонизирующих аффектов дисгармонирующим началом ненависти есть нарушение и искажение нормального соотно­шения сил в нравственной жизни.

Человеческая жизнь пронизана борьбой, человек часто наталки­вается на препятствия, встречается с врагами, но борьба всегда должна рассматриваться как временное, необходимое зло; она не может без вреда для общества долго препятствовать социальному сотрудничеству. Литература, искусство, наука, религия вырождаются, когда в них борьба с чужими взглядами вытесняет конструктивное творчество новых идей. Нравственность гибнет, когда отрицательные силы порицания, осуждения, негодования начинают преобладать в моральной жизни над положительными мотивами любви, одобре­ния, признания.

 3. Псевдолюбовъ и ее формы

Подлинная любовь, как уже отмечалось, — относительно редкое явле­ние, подлинная любовь — это всегда чудо. Очень часто люди довольст­вуются эрзацами, суррогатами, многочисленными формами псевдо­любви. Об этих формах писал Э. Фромм в своей книге «Искусство любить».

Во-первых, большинство людей считают, что любовь — дитя сек­суального наслаждения и если два человека научатся в этом смысле . вполне удовлетворять друг друга, то они постигнут искусство любить. На самом же деле, полагал Фромм, истина прямо противоположна этому предположению. Любовь не является следствием сексуального удовлетворения, наоборот, даже знание так называемых сексуальных приемов — это результат любви. «Любовь как взаимное сексуальное удовлетворение или любовь как • «слаженная работа» и убежище от одиночества — это нормальные формы псевдолюбви в современном западном обществе, социальные модели патологии любви».

Страницы: 1, 2, 3