"материя", или "тело", "акциденция", "представление" и "имена имен", (а также "имена речей").

Первая категория выражает, по Гоббсу, все то, что выступает в качестве материи, или тела, включая живую, чувствующую и даже разумною материю, т. е. человека. Понятие акциденции охватывает все те свойства тел, "которыми одна материя, или тело, отличается от другой" (1, II, 72). Представление же равным образом, как и ощущение, есть "призрак какого-либо качества или другой акциденции тела вне нас" (гам же, 50). И наконец, существуют имена имен (общее, всеобщее, особенное и т. д.) и имена речей (утверждение, вопрос, рассказ, проповедь т. д.

Этими четырьмя категориями исчерпывается, согласно Гоббсу, класс имен положительных, которые обозначают нечто существующее в природе или в сознании, а также слова и речь. Определенную, хотя и вспомогательную, роль играют отрицательные имена, обозначающие, как уже отмечалось, что какое-нибудь слово не есть имя вещи, о которой идет речь. Все остальные слова и словосочетания Гоббсом решительно отвергаются, как не имеющие реального смысла и познавательного значения. Гоббс имеет в виду, прежде всего те понятия, которые были введены в оборот схоластикой и которые квалифицирует как абсурдный набор слов.

Обратимся к решению Гоббсом такой важной гносеологической проблемы, как проблема истины.

В отличие от Декарта, который считал, что наши знания должны опираться на абсолютно достоверные, самоочевидные положения, постигаемые интуитивным путем, Гоббс исходит из того, что фундаментом достоверного знания служат дефиниции, что путь к истине состоит "в правильном определении имен", тогда как в| неправильном определении или отсутствии определения "кроется первое злоупотребление, от которого происходят все ложные и бессмысленныe учения" (1, II, 70). Можно сказать,что он заменяет проблему интуиции проблемой дефинции.

Дефиниции составляют, согласно его методологии и гносеологии, исходный материал для истинного знания. В этой связи Гоббс выдвигает задачу проверки и исправления дефиниций "прежних авторов", призывая при этом не доверять авторитету "какого-нибудь Аристотеля или Цицерона, или Фомы" (1, II, 71), а приобретать знания из собственного опыта и размышлений, отталкиваясь от правильных определений употребляемых понятий. "Свет человеческого ума,— писал Гоббс,— это вразумительные слова, однако предварительно очищенные от всякой двусмысленности точными дефинициями" (там же, 82).

Отвергая интеллектуальную интуицию Декарта, которая, по убеждению последнего, открывает нам понятия "ясного и внимательного ума", причем настолько простые, отчетливые и очевидные, что мы принимаем их в качестве аксиом, Гоббс выдвигает и обосновывает свое понимание истины. Оно отличается противоречивостью, а это отражает его колебания между сенсуализмом и рационализмом, а также его номинализм.

Эта тенденция усугубляется под воздействием номиналистической и языковой теории Гоббса, которая рассматривает понятия истины и лжи как атрибуты одной только истины. "Там, где нет речи, нет ни истины, ни лжи" (1, II, 69). Поскольку же речь состоит, по Гоббсу, в соединении и связывании имен, то отсюда он делает ошибочный вывод о том, что истина носит произвольный характер, что "первые истины были произвольно созданы теми, кто впервые дал имена вещам, или теми, кто получил эти имена от изобретших их людей" (1, I, 79). С другой стороны, в высказываниях Гоббса об истине можно обнаружить и другую концепцию. Она опирается на материалистическое положение о том, что истина есть знание, отражающее объективные свойства и связи вещей. В этом отношении Гоббс был вполне солидарен с картезианской интерпретацией достоверного знания как знания, состоящего из суждений, в которых связь субъекта и предиката носит необходимый характер, обусловленный природой самих вещей. Так, подразделяя суждения на истинные и ложные, Гоббс указывает, что "истинным является предложение, предикат которого содержит в себе субъект или является именем той же вещи, что и субъект" (там же, 78). Примером такого, суждения может служить, по Гоббсу высказывание "человек есть живое существо". То же суждение, предикат которого не содержит в себе субъекта, является ложным (например, суждение "человек есть камень"). Примечательно, что Гоббс выделяет в особую категорию необходимые истины. К ним он относит такие суждения, предикат которых эквивалентен субъекту ("человек есть разумное живое существо") или с необходимостью включает в себя субъект ("человек есть живое существо"). Случайной же истиной выступают, согласно Гоббсу, такие суждения, в которых связь субъекта и предиката не является необходимой (например, суждение "всякий вopoн черен"). Важно также отметить, что необходимые истины Гоббс считает вечными, абсолютными истинами. "Необходимыми причинамн, писал Гоббс,—являются только такие положения, которые содержат вечные истины, т. е. предложения, истинные во все времена" (1, I, 80), игнорируя, таким образом, как и все метафизические материалисты, диалектику процесса познания, соотношение относительной и абсолютной истин.

Далек был он и от понимания практики как критерия истины. Последнее было обусловлено не только недооценкой "деятельной стороны" человеческого познания, но и истолкованием истины как свойством одного лишь языка, как атрибута речи, и только речи. Такое истолкование приводило Гоббса, как мы видели, к отказу от поисков объективного критерия истины, к отождествлению последней с чисто логической истинностью, которую он в соответствии со своей методологией усматривает, прежде всего, в правильных дефинициях, а также в правильной расстановке имен о суждениях и умозаключениях.

И все же сочинения Гоббса пронизаны убеждением и верой в познавательные способности человека, в силу разума и чувств, в возможность достижения истинного знания, Гоббс не сомневается в том, что люди становятся мудрее по мере того как они научаются правильно мыслить и пользоваться речью, что рост знания способствует благоденствию человеческого рода, умножению жизненных богатств. Уже отмечалось, что Гоббс не смог раскрыть единство анализа и синтеза, индукции и дедукции, хотя он пытался разрешить эту задачу посредством указания на связь с чувственным опытом тех общих принципов, которые сложат исходным материалом для логических рассуждений, используемых синтетическим методом. Аналогичным путем он стремится решать проблему взаимосвязи чувственного и логического познания. Диалектическое единство этих двух моментов познавательной деятельности человека Гоббс, естественно, не смог обнаружить, но он подходил к идее единства чувственной и логической сторон процесса познания, интерпретируя и ту и другую стороны как разновидности человеческого опыта. Так, сопоставляя два вида знания: первичное, или простое восприятие, и научно-теоретическое, основанное на рассуждении, Гоббс пишет: "Первого рода знание есть опыт относительно того, что запечатлевается в нас вещами, действующими на нас извне; второго рода знание есть опыт, которым люди обладают относительно правильного употребления имен в языке" (1, I, 466). Непосредственный чувственный опыт сопоставляется здесь Гоббсом с опытом или практикой использования языка, речи, выступающих в его учении и как средство общения и как орудие мышления. Но даже эта плодотворная идея (о том, что в основе научно-философского знания, опирающегося на логическое мышление, лежит опыт употребления людьми языка) не могла получить у Гоббса полного развития в силу ошибочного истолкования самого языка как чисто произвольной, искусственной знаковой системы.

Итак, попытка Гоббса синтезировать сенсуализм и рационализм осталась незавершенной, как незавершенны были и его стремления объединить в своей методологии анализ и синтез, индукцию и дедукцию. Поэтому есть все основания говорить не только о методологическом, но и о гносеологическом дуализме Томаса Гоббса. Однако это не упрек английскому материалисту. Напротив, это — скорее признание того, что он одним из первых среди мыслителей своего века осознал недостаточность использования только одного какого-либо из методов и путей познания, будь то эмпирико-индуктивный метод Бэкона или рационалистический дедуктивный метод Декарта. Решить же задачу объединения того и другого, объединения не механического, а органического, не мог, конечно, ни Гоббс, ни кто иной из философов той эпохи, находившихся, несмотря на отдельные проблески диалектики, в плену метафизического метода мышления.

Решение этой задачи могло быть осуществлено лишь диалектическим материализмом, раскрывшим действительное единство анализа и синтеза, индукции и дедукции, выявившим внутреннюю связь чувственного и логического познания.

4.3 Учение о человеке

Тема человека проходит через большинство сочинений Томаса Гоббса. Достаточно назвать его ранний трактат "Человеческая природа", вторую часть философской трилогии "О человеке", наконец, первую часть "Левиафана", получившую аналогичное наименование.

Столь повышенное внимание к проблеме человека далеко не случайно. Человек в философской системе Гоббса выступает своеобразным фокусом, в котором пересекаются линии, идущие от философии природы к философии морали и от философии морали к философии государства. Являясь, с одной стороны, "физическим телом", человек служит, по Гоббсу, предметом естественных наук. С другой стороны, как часть "политического тела" человек предстает в этом качестве объектом этики и учения о гражданском обществе.

Учение о человеке играет у Гоббса роль введения к учению о государстве, т. е. "человеке искусственном", составленном подобно механизму, из различных частей со своими функциональными назначениями. Гоббс стремиться разобраться в политике путем "дедукции из природы, нужд и намерений людей" (1, II, 228), то есть из человеческой природы.

Природа человека, указывает Гоббс, представляет сумму его физических и духовных способностей. Понятно, что Гоббса интересуют не столько физические, сколько духовные способности человека, или, как он еще выражался, "способности души".

Исходным моментом познавательной деятельности человека и психики вообще является, по Гоббсу, ощущение. "Все остальное есть производное от него" (1, II, 50). Для материалиста Гоббса не подлежал никакому сомнению тот факт, что ощущения суть "образы, или идеи, вещей, существующих вне нас..." (1, I, 442).

Итак, ощущение есть "внутреннее движение", возникающее в результате воздействия на органы чувств находящихся вне нас объектов. Представления, или воображения - "ослабленное ощущение", и присуще не только людям, но и многим другим живым существам (см. 1, II, 53).

Представление – образ вещи, тогда как слово "память" выражает факт ослабления соответствующего ощущения, обозначает, что оно поблекло отошло в прошлое (1, II, 54).

Гоббс выявил способность нашего сознания связывать особым образом представления и мысли друг с другом. Эти связи получили впоследствии название ассоциаций. Гоббсу принадлежит заслуга выдвижения идей, положивших начало ассоциативной психологии. Порядок и связь представлений отражают последовательность ощущений и обусловлены воздействием внешних объектов на органы чувств. Таким образом, течение психических процессов детерминировано у Гоббса материальными причинами.

Влечения и отвращения, аффекты, способности, нравы и способность человека к волевым действиям и поступкам составляют эмоционально-нравственную сторону познания. Эмоциональную сферу человеческого сознания Гоббс исследовал под углом зрения механистического материализма и сенсуализма. Он исходил из того, что "причиной, как ощущения, так и влечения и отвращения, удовольствия и неудовольствия являются сами предметы, действующие на органы чувств" (1, I, 238). Последовательно проводя эту точку зрения, Гоббс подчеркивал, что влечение и отвращение имеют ту же природу, что и ощущения. Разница между ними заключается лишь в том, что ощущения вызываются движением внешних объектов на органы чувств, чувства же, или эмоции, представляют собой "движения сердца", особое "внутреннее движение", направленное от органов чувств к сердцу и распространяющееся далее от сердца по всему организму (см. там же, 469).

Влечение есть движение в сторону того, что его вызвало, а отвращение—это движение, или усилие, направленное в противоположную сторону, т. е. удаление (см.1, II, 84). Если влечение есть начало жизненного движения, направленного к той вещи, которую мы желаем, то достижение последней доставляет нам наслаждение. Что касается страдания, то оно возникает, напротив, в том случае, когда что-либо ослабляет или задерживает жизненное движение, препятствует осуществлению нашего желания.

Некоторые желания и отвращения свойственны людям от рождения, все же остальные желания и отвращения возникают только из опыта. По отношению к тем вещам, которых мы не желаем, но и не питаем к ним отвращения, мы испытываем пренебрежение, безразличие.

Механицизм и материалистический сенсуализм последовательно распространились Гоббсом на все проявления эмоциональной жизни людей, на всю гамму человеческих чувств и переживаний.

Сфера эмоций, или чувств, органически связывалась Гоббсом со сферой нравственности. Основные этические понятия и принципы он выводил из тех первичных и элементарных проявлений человеческой природы, о которых только что говорилось: влечения и отвращения, удовольствия и неудовольствия, наслаждения и страдания.

Следуя натуралистической традиции в трактовке морали, Гоббс решительно выступал против её религиозно-идеалистического толкования. Последнее существовало в то время в Англии в двух основных разновидностях: в форме христианской морали, утверждавшей, что нормы нравственности являются выражением божественной воли, и в форме той концепции морали, которую развивали кембриджские платоники. Это была группа философов-богословов, боровшихся с материализмом и атеизмом, проповедовавших теизм и спиритуализм. Основанием морали они считали абсолютные, неизменные принципы, изначально якобы заложенные в человеческом сознании и имеющие божественное происхождение.

В противовес подобным учениям о морали Гоббс строит свою этику на натуралистической основе, т. е. пытается вывести понятия морали из "природы человека" как такового, из тех "естественных законов", которым следуют люди в повседневной жизни и в процессе общения друг с другом.

Вот как Гоббс трактует понятия добра и зла:

"Все вещи, являющиеся предметом влечения, обозначаются нами ввиду этого обстоятельства общим именем добро, или благо; все же вещи, которых мы избегаем, обозначаются как зло" (1, I, 239). В другом месте он пишет: "Всякий человек называет добром то, что ему нравится или доставляет удовольствие, и злом то, что ему не нравится" (там же, 470).,

С аналогичных позиций трактуется Гоббсом и понятие счастья. Счастье представляет собой "непрерывное удовольствие" и состоит не в том, чего мы уже достигли, чем уже обладаем, а "в самом преуспевании" (1, I, 472). Выражая эту же мысль в "Левиафане", Гоббс пишет:

"Постоянная удача в достижении тех вещей, которых человек время от времени желает, т. е. постоянное преуспевание, есть то, что люди, называют счастьем" (1, II, 95; ). Гоббс подчеркивает при этом, что речь идет о счастье земной жизни, поскольку ни о каком другом счастье люди не знают и не могут знать.

Таким образом, в этике Гоббса не трудно обнаружит" элементы гедонизма и эвдемонизма, а также некоторые утилитаристские мотивы, связанные с принципом полезности как главной целью моральной деятельности. В условиях XVII в. стремление философа связать понятия добра и счастья с удовлетворением жизненных потребностей людей, с их земными радостями, с преуспеванием следует рассматривать как попытку материалистического обоснования нравственности, как антитезу христианской морали, воспевающей аскетизм и усматривающей в любви к богу высший идеал нравственного поведения.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13