В категории части и целого, причинности, случайности и
необходимости, вещи, процесса, состояния и др. включались новые смыслы. «Эта
“категориальная сетка” вводила новый образ объекта, который представал как
сложная система» [3, с. 625].
В современную эпоху, в последнюю треть нашего столетия мы
являемся свидетелями новых радикальных изменений в основаниях науки. Эти
изменения можно охарактеризовать как четвертую глобальную научную
революцию, в ходе которой рождается новая постнеклассическая наука.
«Наряду с дисциплинарными исследованиями на передний план
все более выдвигаются междисциплинарные и проблемно-ориентированные формы
исследовательской деятельности <…> Усиливаются процессы взаимодействия
принципов и представлений картин реальности, формирующихся в различных науках.
Все чаще изменения этих картин протекают не столько под влиянием
внутридисциплинарных факторов, сколько путем “парадигмальной прививки” идей,
транслируемых из других наук. В этом процессе постепенно стираются жесткие
разграничительные линии между картинами реальности, определяющими видение
предмета той или иной науки. Они становятся взаимозависимыми и предстают в
качестве фрагментов целостной общенаучной картины мира» [3, с. 627].
«Исторически развивающиеся системы представляют собой более
сложный тип объекта даже по сравнению с саморегулирующимися системами.
<…> В естествознании первыми фундаментальными науками, столкнувшимися с
необходимостью учитывать особенности исторически развивающихся систем, были
биология, астрономия и науки о Земле. Именно идеи эволюции и историзма
становятся основой того синтеза картин реальности, вырабатываемых в
фундаментальных науках, которые сплавляют их в целостную картину исторического
развития природы и человека и делают лишь относительно самостоятельными
фрагментами общенаучной картины мира <…> Историчность системного комплексного
объекта и вариабельность его поведения предполагают широкое применение особых
способов описания и предсказания его состояний – построение сценариев возможных
линий развития системы в точках бифуркации. С идеалом строения теории как
аксиоматически-дедуктивной системы все больше конкурируют теоретические
описания, основанные на применении метода аппроксимации, теоретические схемы,
использующие компьютерные программы, и т.д.» [3, с. 628-630].
«При изучении “человекоразмерных” объектов поиск истины
оказывается связанным с определением стратегии и возможных направлений
преобразования такого объекта, что непосредственно затрагивает гуманистические
ценности. <…> Научное познание начинает рассматриваться в контексте
социальных условий его бытия и его социальных последствий как особая часть
жизни общества, детерминируемая на каждом этапе своего развития общим
состоянием культуры данной исторической эпохи, ее ценностными ориентациями и
мировоззренческими установками» [3, с. 631-632].
В.С. Стёпин формулирует следующий вывод. «Три крупных
стадии исторического развития науки, каждую из которых открывает глобальная
научная революция, можно охарактеризовать как три исторических типа научной
рациональности. <…> Появление каждого нового типа рациональности не
отбрасывало предшествующего, а только ограничивало сферу его действия,
определяя его применимость только к определенным типам проблем и задач. При
этом возникновение нового типа рациональности и нового образа науки не следует
понимать упрощенно в том смысле, что каждый новый этап приводит к полному
исчезновению представлений и методологических установок предшествующего этапа.
Напротив, между ними существует преемственность. Неклассическая наука вовсе не
уничтожила классическую рациональность, а только ограничила сферу ее действия»
[3, с. 632-633, 635]. То есть выделяемые таким образом типы научной
рациональности не являются парадигмами в понимании Т. Куна.
Ход научной мысли ХХ столетия, по мнению В.И. Вернадского,
«явно и резко отличается от того, что происходило в маленькой области
Средиземноморья <…>, куда проникла эллинская культура». Резкое отличие
научного движения ХХ в от движения, создавшего эллинскую науку, её научную
организацию, заключается, – по мысли В.И. Вернадского, – «во-первых, в его темпе,
во-вторых, в площади, им захваченной – оно охватило всю планету, – в глубине
затронутых им изменений, в представлениях о научно-доступной реальности,
наконец, в мощности изменений наукой планеты и открывшихся при этом проспектах
будущего» [16, с. 53].
Начало новой эпохи в науке, которое В.И. Вернадский отнёс к
самому концу ХIX столетия, – «к 1895-1897 годам, когда
были открыты явления, связанные с атомом, с его бренностью, <…>
проявляется колоссальным накоплением новых научных фактов, которые можно
приравнять к взрыву по его темпу. Создаются также быстро новые области научного
знания, многочисленные новые науки, растёт научный эмпирический материал,
систематизируется и учитывается в научном аппарате всё растущее количество
фактов, исчисляемых миллионами, если не миллиардами. <…> Научный аппарат
из миллиарда миллиардов всё растущих фактов, постепенно и непрерывно
(курсив мой – А.В.) охватываемых эмпирическими обобщениями, научными теориями и
гипотезами, есть основа и главная сила, главное орудие роста современной
научной мысли. Это есть небывалое создание новой науки» [16, с. 54].
В этом нескрываемо восторженном утверждении В.И.
Вернадского кроется философское противоречие. Действия законов диалектики никто
не отменял. При внимательном анализе «постепенности и непрерывности» роста
научной мысли в нём наверняка можно увидеть и различить многократные и
разнообразные проявления закономерностей отрицания отрицания, борьбы
противоположностей, перехода количественных изменений в качественные.
«Субстрат» для действия таких закономерностей показал сам
В.И. Вернадский. «Совершенно неожиданными и новыми основными следствиями новых
областей научных фактов являются вскрывшаяся перед нами неоднородность Космоса,
всей реальности и ей отвечающая неоднородность нашего познания. Неоднородности
реальности отвечает неоднородность научной методики, единиц, эталонов, с
которыми наука имеет дело» [16, с. 54]. Учёный выделил три категории
реальности: «1) реальность в области жизни человека, природные явления ноосферы
и нашей планеты, взятой как целое; 2) микроскопическую реальность атомных
явлений, которая захватывает и микроскопическую жизнь, и жизнь организмов, даже
посредством приборов не видную вооружённому глазу человека, и 3) реальность
космических просторов, в котором солнечная система и даже галаксия теряются,
неощутимые в области ноосферического разреза мира. Эта та область, которая
отчасти охвачена теорией относительности, выявилась для нас как следствие её
создания. <…> Здесь, как и в области атомных наук, вскрываются перед нами
научные явления, которые впервые охватываются мыслью человека и принадлежат по
существу к другим областям реальности, чем та, в которой идёт человеческая
жизнь и создается научный аппарат. Ибо область человеческой культуры и
проявления человеческой мысли - вся ноосфера - лежат вне космических просторов,
где она теряется как бесконечно малое, и вне области, где царят силы атомов и
атомных ядер с миром составляющих их частиц, где она отсутствует как бесконечно
большое» [16, с. 54-55].
4. революции в Советской науке
Как говорилось выше, социальные и культурные особенности
развития общества оказывают влияние на развитие науки в данном обществе.
Поэтому можно думать, что наука в идеологизированном и весьма тоталитарном
обществе СССР обладала чертами, не характерными для науки Запада. Советский
ученый, геолог В.А. Леглер в книге «Научные революции при социализме» [4]
рассмотрел некоторые особенности науки в СССР, в особенности тот механизм,
благодаря которому происходит смена парадигм.
Исходным положением В.А. Леглера служит то, что наука не
может нормально развиваться и преуспевать без свободы, борьбы мнений и критики.
Автор отмечает, что во все периоды советской истории от
20-х годов до момента написания книги (1985 г.) взаимное непризнание советским
и зарубежным научными сообществами научных парадигм другой стороны было
распространенным и систематически повторяющимся явлением. Причем советская
сторона рано или поздно переходила, как правило, на зарубежные позиции (в
естественных науках).
В.А. Леглер вводит понятие «локальной идеологии».
«Локальная идеология – это некоторая система взглядов (учение, теория,
парадигма), господствующая в какой-либо советской науке и находящаяся в
состоянии взаимного отрицания с парадигмой, господствующей в той же науке за
рубежом». Такие системы взглядов локальны, то есть имеют хождение только внутри
определенного научного сообщества [4, гл. 3]. По типу происхождения локальные
идеологии можно подразделять на реликтовые, захватные и навязанные
государством. «Типичная реликтовая локальная идеология <…> начинает своё
существование как парадигма, общепринятая во всей мировой науке. <…>
Затем происходит научная революция, и зарубежные ученые переходят к новой
парадигме… Советское научное сообщество отказывается это сделать и сохраняет
прежнюю парадигму как некий реликт, пережиток эпохи до научной революции».
Классическую картину захватной локальной идеологии можно было наблюдать в ходе
дискуссии о генетике. «Внутри научного сообщества формируется энергичная
группа, объявляющая принятую до этого парадигму неверной и предлагающая своего
кандидата в парадигму, происходит борьба, в ходе которой захватывающая власть
группа использует в качестве союзников научную молодёжь, журналистов, партийные
и государственные органы и т.д. В конце концов, она побеждает и объявляет свою
теорию обязательной для сообщества». Кроме «мичуринской биологии», к этому же
типу относятся материалистическая физика и ряд других локальных идеологий,
появившихся в 1930-50-е годы [4, гл. 3].
В.А. Леглер выделил следующие существенные свойства
локальных идеологий. Это, во-первых, «преобладание негативного содержания над
позитивным: локальная идеология нуждается в некоторой исходной позиции, которую
она должна отрицать. <…> Положительным содержанием реликтовых идеологий
является старая парадигма, т.е. бывшая наука.<…> Захватные идеологии по
необходимости сосредотачивают свои интеллектуальные силы на критике
противостоящих школ. Они стремятся свергнуть конкурирующую теорию и захватить
научное сообщество. <…> В захватной локальной идеологии позитивная часть
является ее собственным творением и имеет совершенно иные признаки, чем научная
парадигма». Обычно это высказывания лидера и санкционированных им высказываний
других лиц. При этом само «содержание, сущность позитивного ядра идеологии,
есть вещь в большой степени случайная.<…> Позитивное содержание идеологии
может, при наличии гибкого и обладающего фантазией лидера, как угодно меняться
или дополняться» [4, гл. 3]. Идеология должна выглядеть как наука, т.е. не
повторять одно и то же, а творчески развиваться. Каждый ученый должен добавлять
новое. Поскольку при этом опровергать идеологию запрещено, значит, нужно ее
подтверждать [4, гл. 4].
Еще одно важное свойство локальных идеологий – тенденция к
их сближению с общегосударственной идеологией и через неё – с государством.
«Иногда это свойство выражается более явно – в форме прямого тяготения
локальной идеологии к государству, иногда менее явно – в форме конвергентного
сходства “малых” идеологий с “большими”. В локально-идеологических учениях
исчезают или ослабляются специфические признаки научных теорий и появляются или
усиливаются специфические признаки идеологических учений» [4, гл. 3].
Ядром локальной идеологии является её отрицающая,
полемическая часть. В характере полемики наиболее наглядно проявляется отличие
локальной идеологии от научной теории. Научная полемика базируется на взаимном
признании её участниками того обстоятельства, что оппоненты тоже стремятся к
научной истине, пусть и другим путём. Научная полемика есть совместное
выяснение истины, совместная работа. Напротив, «в политических идеологиях,
разделяющих людей на группы по какому-либо признаку, полемика есть одна из форм
борьбы с иными группами. Она так и называется – идеологическая борьба. Истина
уже известна, её следует лишь защищать и распространять».
В естественных науках, особенно - в точных, выявить
идеологическую враждебность значительно сложнее, чем в науках гуманитарных. Для
этого в советском обществе использовали понятия диалектической
марксистско-ленинской философии, служащие «переходным мостиком между
естественными науками и идеологией». Укажу две из типовых деталей этого
мостика, два понятия: антиисторизм и механицизм.
Понятие «антиисторизм» направлено против метода абстракции,
метода построения научных моделей. Оно опирается на философское положение, что
ни одно явление нельзя рассматривать вне времени, места, связи с другими
явлениями и т.д. Строго следуя этому принципу, ничто нельзя исследовать без
учета одновременно всего остального. Поскольку это нереально сделать, позиция
антиисторизма позволяет отвергать любое нежелательное исследование.
Термин «механицизм» позволяет бороться с исследованиями,
стремящимися понять неизвестное через уже известное, сложное через простое и
т.д. Поскольку такие приемы применяются практически во всех исследованиях, то
полемический приём, в ходе которого оппонента клеймят за «механицизм», почти
универсален. Приведу примеры. «Паулинг (Полинг – А.В.) и его последователи
<...> подобно Шредингеру, пытаются сводить закономерности высших форм движения
материи – органическую химию и биохимию – к квантовой механике. В этом и
состоит исходный порочный пункт “теории резонанса” и ее философских основ,
облегчающий ей выполнение реакционной роли в современной науке» [17, с. 562].
«Задача познания жизни <...> для механицизма сводится к наиболее полному
объяснению жизни физикой и химией. <...> Для диалектического
материализма, напротив, познание жизни заключается в установлении ее
качественного различия от других форм материи <...> как особой формы
существования материи» [18, стр. 61].
Другой метод
научно-идеологической полемики – обвинение адептов противостоящей научной
теории и её самой в недостаточной практической направленности, в том, что
практические выводы из нее мало полезны, вредны или пессимистичны.
Функционеры локальных идеологий любят утверждать, что
противостоящие им научные парадигмы находятся в кризисе, упадке, загнивании и
т.п. В научно-идеологической полемике применялись приёмы обращения
непосредственно к подсознанию, использования сильных выражений, не
сопровождаемые логическими аргументами. Например, такие:
«Менделевско-моргановская лженаука – выражение маразма и деградации буржуазной
культуры – продемонстрировала свое полное банкротство. На поверку у нее
оказалась лишь ложь <...> Стало совершенно ясно, что
менделевско-моргановская генетика не имеет права именовать себя наукой» [18, с.
350]. «Развитие науки в капиталистических странах приводит к появлению
<...> кучи отбросов, подлежащих отправке в помещение для нечистот
<...> К этим отбросам относится и все эйнштейнианство, непримиримо
враждебное объективному содержанию физической науки» [17, с. 63, 32]. Некоторые
физики 1930-40-х годов (физики-материалисты), не признавали принцип
дополнительности Н. Бора и В. Гейзенберга, волновую функцию Э. Шредингера,
принцип эквивалентности массы и энергии, статистический характер квантовых
законов, по существу игнорируя и отвергая всю квантовую механику [4, гл. 2].
Ещё одно свойство локальных идеологий, которое имеет
отношение к полемической части идеологии, и большее – к её позитивной части, -
это их «принципиальная неясность, неопределенность, неоднозначность и т.д.». В
локальной идеологии воображаемые факты могут считаться реальными (если в этом
имеется необходимость), а реальные факты – несуществующими. Так, в своё время
некоторыми советскими учеными отвергался факт засоления почв при орошении,
неопровержимо устанавливаемый и экспериментом, и простейшим логическим
рассуждением [4, гл. 3].
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
|