Проблема поиска смысла жизни
СОДЕРЖАНИЕ
1. ТО, О ЧЕМ ВОТ УЖЕ ДВА
ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ СПОРЯТ ФИЛОСОФЫ
2. ПОВСЕДНЕВНОСТЬ. УТРАТА СМЫСЛА И
ЖИЗНЕУТВЕРЖДЕНИЕ В ОБЫДЕННОМ СОЗНАНИИ
3. МЕЖДУ РЕАЛЬНОСТЬЮ ВЫМЫСЛА И ИЛЛЮЗИЕЙ
СМЫСЛА ВОЗМОЖЕН ЛИ ВЫХОД
4. СЛАГАЕМЫЕ СЧАСТЬЯ
ВЫВОДЫ
ЛИТЕРАТУРА
Barba non fasit philosophum.
Борода не делает философом.
Латинский афоризм
Теоретическое осознание проблемы смысла жизни
происходит на разных уровнях и средствами разных общественных дисциплин. Эта
проблема поднимается в социологии, психологии, этике, эстетике, философии. К
концу ХХ в. в общественных науках сложилось множество направлений, с разных
точек зрения, анализирующих вопросы сущности, смысла бытия, проблемы смерти и
бессмертия. Кстати говоря, проблема смерти и бессмертия считаются самыми
первыми проблемами, которые в античные времена и послужили основой для рождения
такой науки, как философия.
Традиционно принято считать проблему жизни и смысла
прерогативой этики, которая действительно внесла, пожалуй, самый большой вклад
в её развитие. По признанию большинства авторов – этиков и философов, понятие
“смысла жизни” выражает не сущное, а должное, следовательно, оно изначально
является внутренне “нравтсвенно” нагруженым. Отсюда совершенно правомерен вывод
о невозможности теоретического ответа на вопрос о смысле жизни, так как это
вопрос жизненно-практический.
Общая и социальная психология рассматривает смысл как
основу личности, центральное, организующее звено жизненного мира.
Осмысленность, индивидуальность существования позволяют связать в некую
целостность сознание и деятельность, сознание и бытие. В психологии же
уделяется специальное внимание проблеме конечности, смертности и ее осознание
как стимула к реальному выражению личности. [1, c. 47]
Начиная с середины 70-х гг. в теоретическом постижении
проблемы смысла жизни произошло качественное изменение: вместе с углублением
антропологического подхода, ориентированного на индивида, стали развиваться
теории социально-исторического и культурного творчества человека как его
жизненно-смысловой реализации. Реализация человека в культуре, ее
противоречивость и неоднозначность, творческая нацеленность личности стали
предметом собственно философского размышления. В соединении с глубинными
историко-философскими изысканиями на новую высоту поднялись и традиционно
этические исследования.
Жизнь и смерть, любовь и эгоцентризм, этика и
аморализм, осмысленность и абсурд, нигилизм и самопожертвование – эти полярные,
и в своей полярности глубоко связанные “абсолюты” человеческого бытия стали
предметом анализа в работах многих выдающихся философов.
Таким образом, состояние исследований о человеке и его
месте в современном мире свидетельствуют об усилении исследовательского
внимания к смысложизненной проблематике, широчайшем диапазоне возможных
подходов и решений в рамках различных направлений. С другой стороны, сама
жизнь, реальное состояние общества в условиях социальных и духовных изменений
вызывают размышления о роли, назначении и смысле жизни отдельного человека в
неоднозначных, требующих решительности и выбора, ситуациях.
Именно в пору “потрясений” общественного сознания
становится, на мой взгляд, необходимым внимание к человеку, к его душе,
разрешению вопросов, задаваемых им себе и миру: как жить; зачем жить; что
делать; что есть жизнь; и самый главный вопрос – в чем смысл жизни?
Вы наверно заметите, что эти вопросы, которыми
философия задается столько, сколько вообще существует, и ответов – столько,
сколько людей на земле было есть и будет. Тем не менее в разные времена люди
по-разному приходили к их осознанию. Я поставил перед собой задачу, при
написании этой курсовой работы: попытаться понять, как и почему с такой
остротой эти вопросы возникают, как и почему на них так или иначе отвечают –
сейчас, на наших с вами глазах, в нашем шатком мире, привычный облик которого –
повседневность,
Боже правый, неужели
Вслед за ним пройду и я
В жизнь из жизни мимо цели
Мимо смысла Бытия.
Арсений Тарковский
“Пушкинские эпиграфы»
Размышляя над проблемой смысла жизни, нельзя
игнорировать ту первоначальную сферу, в которой она, как проблема, может не
осознаваться, но в которой она назревает именно как проблема.
Необходимость обращения к ней обусловлена, прежде
всего, жизненно-практическим характером смысла жизни. В наших условиях это
обращение важно также в силу сложившихся социальных обстоятельств, о которых
очень точно и остро говорят современные публицисты: “У нас большинство людей
озабочены, главным образом, обеспечением элементарных биологических
потребностей: как добыть мясо, масло, сахар; как достать обувь, одежду; как
хоть на старости лет получить крышу над головой; как прокормить, одеть,
выучить, вылечить наследников... И пока что они, первичные потребности, а не
добро и зло являются героями главного боя – сердца человеческого”. Из всего
вышеизложеного видно , что в публицистике и художественной литературе идет
разговор о быте, “вещном” воплощении повседневности. Но понятие повседневности
не тождественно быту. Ощущение некоторой утраты смысла жизни в условиях
трудного быта нельзя сводить к сосредоточенности именно на бытовых проблемах.
Дело в том, что сама повседневность, как непосредственное, эмперическое бытие
человека в мире, оказывается под час самим миром, жизненным миром индивида,
организующее в нечто целостное его деятельность и сознание. Наша социальная
философия, как это не покажется странным, также не оставила без внимания сферу
обыденного сознания и повседневности, хотя исходила отнюдь не из критического
пафоса современной публицистики, а из «гносеологической» проблематики.
В середине 70-х гг. исследователи общественного
сознания зафиксировали в своих теоретических изысканиях так называемое
вненаучное социальное знание, соотносяещееся с практически-духовными видами
деятельности, с обыденной жизнью человека. [5, c. 114]
Содержание «вненаучного» знания понималась разными
философами по-разному. Но для нас важно то, что реальная жизнь «заставила»
теоретиков обратить внимание на существование в сознании общества, с одной
стороны, обыденно-практического сознания, утверждающегося в повседневности, –
это сознание функционировало достаточно независимо от той вульгаризированной
идеологии, которая прокламировалась официальным обществознанием и политическими
структурами, а с другой стороны – эстетического постижения бытия, также, по
всей видимости, «самодостаточного».
В рамках данного направления исследований
первостепенное место уделяется анализу непосредственно интересующего нас
феномена так называемого обыденного сознания.
Известно, что сознание как осознание бытия с
необходимостью сопровождает любую человеческую деятельность. Оно зарождается в
процессе этой деятельности, и прежде всего – деятельности материальной
«производство идей, представлений, сознания первоначально непосредственно
вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей…
Образование представлений, мышление, духовное общение людей являются здесь еще
непосредственным порождением материального отношения людей», – писали К.Маркс и
Ф.Энгельс в «Немецкой идеологии».
Существуя как «рефлекс» реальной практической
деятельности и жизни людей, обыденное сознание «воплощается» в самом потоке
жизни, в актуальных речевых высказываниях, моральных нормах, эстетических
ценностях, но не имеет письменно закрепленного выражения в виде текстов или
материальных продуктов деятельности.
В силу этого изучение обыденного сознания происходит,
как правило, на основе его рационализации в искусстве, религии, философии,
науке, морали, праве, т. е. посредством создание типологий обыденного сознания,
их моделей. Непосредственной данностью «обычного» осмысления реальности
являются практическое действие и актуальная языковая, речевая деятельность в их
абстрактно – всеобщих характеристиках, труднопредставимых наглядно-эмпирически.
Именно поэтому теоретическое изучение обычного сознания возможно подчас лишь
как одновременное воссоздание и даже конструирование обыденных представлений и
суждений.
Проблема обыденного сознания возникает в социальной
философии неслучайно. Нельзя представлять себе дело так, что резкое увелечение
числа научно-исследовательских работ по этой теме в отечественной философии
обусловлено нашими специфическими социально-бытовыми трудностями. Дело в том,
что в современном мире сфера повседневности в силу развития техники предельным
образом стандартизируется, унифицируется и включает в свое функционирование
огромные массы людей. В западной социологии сложилось целое направление
исследований, так называемое социология повседневности. Первооткрыватель ее
А.Шюц выделяет две основные черты повседневности – первая, устойчивость,
стабильность, нормальное, обычное течение жизни, и вторая – типологическая
определенность повседневности. Самое важное достижение западной так называемой
понимающей социологии в отношении обыденного сознания и повседневности – это
понимание внутренней целостности и специфической организованности «мышление
повседневности».
Чтобы понять, о чем идет речь, придется остановить
наше внимание на одном примечательном явлении современной словесности, на так называемой
новой прозе. Это повести, рассказы, пьесы и «монологи», в которых «исследуются»
– трудно подобрать другое слово – логика и абсурд повседневности. В результате
именно такого исследования читатель вынуждается логикой – или абсурдом –
рассказа поставить перед собой в первозданном виде вопрос о смысле жизни. Это
роза виртуозно справляется с почти неразрешимой для теоретика проблемой
конструирования, объектирования обыденного сознания. Непосредственная
«вплетенность» в повседневную жизнь позволяет человеку воссоздавать в своем
«обычном» знании на которые внутренние черты общественной жизнедеятельности,
которые бывают скрыты от агентов специализированного духовного производства,
как в силу идеологических соображений, так и в силу «давления» теоретической
картины мира, которая может заслонить картину реальную. Сама повседневность, в
которую обыденное сознание включено непосредственным образом, является
результатом сложного, многоступенчатого опосредствования, изменений, вызванных
культурой, а поскольку прошлый социальный опыт приобретенный человеком, может
не соответствовать изменившимся условиям, постольку и становятся возможной
смена представлений укоренившихся в обыденном сознании «с прочностью
предрассудка». Именно поэтому вполне возможно и критическое восприятие
казавшихся прежде незыблемыми суждений своего непосредственно опыта. Обыденное
сознание настолько изменчиво и многообразно, насколько многообразна и изменчива
повседневность и настолько ограничено, насколько ограничен тот фрагмент
повседневности, который становится «полем» деятельности человека. При этом
обыденное сознание и являет собой некую ценностно организованную целостность,
которая в определенном смысле неуловима. [7, c. 74]
В условиях отчужденной жизнедеятельности сам труд,
каким бы он ни был, способен порождать у человека ощущение жизненной опоры, и
тщательное добросовестное выполнение работы может заменять нереализованные
смысложизненные потребности. Вспомним хотя бы гоголевского Акакия Акакиевича,
который самозабвенно отдавался каллиграфическому выписыванию букв в одной из
бессмысленнейших чиновничьих контор, – но именно в этом умении Башмачкин
чувствует себя незаменимым специалистом, что вызывает у него самоуважение.
Легко ли такую жизнь признать бессмысленной, абсурдной? Видимо, повседневность
способна порождать смысл не только иллюзорной, хотя для того, чтобы избавиться
от иллюзорности, необходимо все-таки пережить повседневность и осознать ее
узость и недостаточность.
Однако продуктивная способность человеческого сознания
столь высока, а желание обрести смысл жизни так же непоколебимо, как желание и
право жить, что человек непременно пытается найти выход из ситуации. Отделяя
себя от обыденности и даже разрушая ее человек, однако, не всегда способен
сделать дальнейший шаг именно в сторону истины и нередко попадает в ложную
ситуацию выбора между воплощенным вымыслом и иллюзией смысла, т. е. Когда
смыслы или вымышлены и принимаются за действительные и когда они попросту
иллюзорны.
Быть понятым людьми пора настала,
При этом помня и о тех, кто глух.
Л.Арагон
Из вышеизложенного можно сделать вывод, что обычная,
земная жизнь рано или поздно подводит человека к необходимости осознать свое
бытие или решить для себя проблему смысла жизни. Одновременно человек
поднимается до осознания недостаточности обыденного существования или до
понимания абсурдности существования, сведенного лишь к повседневности.
Итак, осознав недостаточность обыденного проживания,
человек может сделать шаг в сторону общества, в сторону «гражданского бытия».
Этот шаг еще более труден, нежели обретение смысла в повседневности. Хотя
современная философская литература и публицистика предлагают немало различных
моделей гражданского обновления в различных областях жизни, обычный человек,
воспитанный годами двоемыслия, или не вполне им доверяет, или устраняется от
активных переживаний назревших проблем гражданской жизни. Дело, по-видимому, в
том, что социальная память крепко накрепко зафиксировала общественные ситуации,
когда многочисленные попытки гражданского поведения создавали ложную дилему,
вынесенную в заголовок данного раздела.
Давайте обратимся к восточной философии, в частности к
учениям Лао-Цзы и Конфуция. Дело в том, что в учениях этих философов также
поднимается вопрос о реальности или о вымышленности. В частности там идет
рассуждение о том, возможно ли «придумать» себе новый смысл или же смысл должен
появиться сам собой во время каких-то жизненных переживаний. Мне кажется, что
эти тезисы не лишены смысла, поскольку жизнь не всегда «дает» нам тот смысл,
который мы хотим. И в то же время нам всегда удается выбрать желаемый смысл, но
мы не можем найти той дорожки, по которой нам необходимо к нему добраться. Есть
даже такой афоризм: «Величайшее счастье в мире – смысл жизни обретенный в
радости». [9, c. 90]
Необходимость личностно, смыслового оправдания бытия в
условиях «неподлинной» реальности с неизбежностью порождает иллюзию смысла. Как
можно судить по состоянию общественного сознания, в наши дни эти иллюзии
оказываются необычайно прочными и надолго закрепляются в социальной памяти.
Это иллюзорной «смыслотворчество», псевдотворчество
охватило все идеологические институты: достаточно вспомнить, как подхватывался
претендующий на глубину, «диалектику» очередной лозунг и как он виртуозно
«обыгрывался» далеко не злонамеренными деятелями науки, искусства, разрастался,
укреплялся и, хотя реальной силой не обладал, сознанием не отторгался.
Конформизм, совсем не при отсутствии критической
способности и здравости, выливавшейся в «разговоры на кухне», процветал и
пускал глубокие корни и в сознании научном , теоретическом, в идеологии,
искусстве.
Наше обществоведение, обладающее вроде бы
формально-логическим единством и противоречивостью, вряд ли может претендовать
на роль теории, имеющей «личностный смысл», – в нем нет проблемы смысла жизни.
При своем образовании и внедрении в сознание общества
подобное «обществоведение» меньше всего задумывалось как «наука», «познание» и
было, скорее, удобоваримым набором идеологических идей.
Страницы: 1, 2, 3
|