Но, если в человеке, хоть и провинившимся преред Богом, еще имеется нечто совершенное и прекрасное, отсюда логически следует то, что не все совершенство возникает у людей от Иисуса-Сына-Божьего и Его святой жертвы. Значит не всем человек обязан личности Иисуса-Христа, и в нем и без Иисуса есть нечто божественное, т.е. он тоже этим самым является от Бога-Отца, т.е. сыном Последнего. Значит заявления многих христиан, о том, что Иисус-Христос есть единственный Сын Божий, нельзя воспринимать абсолютно, но лишь только в каком-то особенном смысле.

            Какой же это смысл? Может быть это связанно с  сознанием   Иисуса, которое полностью и актуально чисто, тогда как в случае обычных людей, тоже несущих в себе наследие нашего общего Отца, сознание потенциально, и в лучшем случае активно неполно. Но если природа божества всеже там находится и независимо от Иисуса, значит в принципе, она может быть и осознана в силу самой этой природы. Миссия Иисуса тогда должна быть понимаема не как необходимое условие такой реализации божественной сущности, но как свободный дар помощи, желанный и высоко-ценимый, хотя и не необходимый в принципе. Отсюда следует возможность реализации божественной природы в человеке и до, и после Иисуса-Христа; и тогда Его утверждение: “Я есмь дверь…идущий Мной спасется…никто не приходит к Отцу Моему иначе как через Меня”, - тоже имеет не абсолютное, но частное, прикладное значение определенного смысла.

            Каково же это значение? Возможно речь идет о той, общей для нас с Христом, божественной природе, с которой Его сознание всегда и полностью отождествляется, тогда как наше сознание обычно не отождествляется (временно занимаясь чем-то другим), но потенциально должно отождествиться. Тогда, никто действительно не придет к Отцу, иначе как только через ту форму сознания, о которой говорит Христос, но которая потенциально присуща всем, независимо и вообще от существования или несуществования исторического Иисуса.

            Опять же, отсюда следует возможность познания Бога через то потенциальное сознание, и до, и после, и одновременно с Иисусом, без помощи или с помощью того Сына Человеческого. Логически возможно поэтому существование бесконечного количества Христов с разными именами, хотя исторически реализовали Христа (это сознание) может и немногие, а знают наверняка о такой реализации Христьяне только в единственном случае, а именно случае Иисуса. Должно ли такое их знание ограничивать то, что в принципе не имеет ограничения? Кажется, здесь это дело не необходимости, но вкуса. Захотят некоторые христьяне, и признают правильной концепцию уникальности в истории Христа, а захотят предположат возможность и других воплощений до, во время и после исторического Иисуса. Христьянские мистики, например, вроде Экхарта, избрали вторую позицию, тогда как, другая группа Христьян, даже вместе с римским Папой, современником Экхарта, избрала первую позицию, назвав Экхарта еритиком. Логически же, позиция Экхарта более плодотворна, и объясняет гораздо большее, как в самом Христьянстве, так и за его пределами. Может, поэтому его и называли: “Мастер Экхарт, от которого Господь не скрыл ничего!”

            Когда же мы вспомним предостережение Иисуса, что по плодам следует узнавать людей (от истины ли они), интересно будет проанализировать плоды Экхарта (его жизнь и деятельность) и плоды предавшего его анафеме Папы, а также и многих других христиан, столь склонных судить и казнить своих собратьев. Экхарт никого не судил и не казнил. Он был ближе к учению самого Иисуса, говорившего: “Не судите, да не судимы будете”. Может и в своей доктрине он был ближе других христиан к Истине?

            Сам Иисус не проклинал и не казнил людей, не пытал их “для их же пользы”, но жалел, лечил, кормил, воскрешал. Не странно ли, что те кто объявляют себя Его учениками так любят судить, проклинать, пытать и казнить других? Здесь тоже получается, что по плодам, показанным уже ими, они дальше от Иисуса и Истины, чем те другие, вроде Экхарта. К кому же тогда более разумно прислушиваться?

            Решать это, наверное, надлежит каждому, оценив, что для него важнее: гордое заявление того, что им одним известна правда, и столь характерное для “правоверных” осуждение всех других, или скромность, симпатия и осторожность, чтобы не противоречить ни логике, ни чувству братской любви. А ведь последней как раз и учил Христос. Меня лично больше привлекает Иисус-Христос, а не те “христьяне”, которые по плодам их скорее кажутся далекими от Христа. Мне симпатичнее христьяне, являвшие скромность, рассудительность, и другие дары Божьи, включая и настоящую прозорливость. Некоторые из них считали, что правильная доктрина искажалась священниками основного направления в их странах. Некоторые любили священство, молились за него, но не принимали “ортодоксии” тех священников во всей ее конкретности, которая, с их точки зрения, искажала правду. Примером этого в православии может служить Св. Преподобный Серафим Саровский. Вспомните как он пророчествовал колоссальное наказание, ожидавшее православное священство за грехи неверного учения христьянской доктрине. Серафим молился даже, чтобы ему пострадать вместо тех виноватых, но Бог отказал. Антихрист коммунизма физически уничтожил более 100000 священослужителей (только в России!), наряду с оскрвернением храмов и святынь. И Бог допустил это, потому, что сами священники неправильное долго за правильное выдавали. Как же тогда узнавать, какие поучения священников вообще правильные, а какие нет? Ведь они-то всегда говорят: вот вам правильное учение! Какое тогда вообще имеет значение “ортодоксия”? Боюсь, что здесь стоит о многом думать каждому самостоятельно и обсуждать с друзьями, вырабатывая универсальный, т.е. работающий для всех, критерий, а не поспешно хвататься за то, что тебе подают с ярлыками “правильное”и “ортодоксальное”. Это возможно только, если ум всегда сохранять открытым, живым, допускающим “правильное” оказаться и неправильным. Иначе, как же быть если то, чему тебя учила какая-то определенная доктрина, взятая на веру, окажется неправильным? Слова: поиск , осторожность, бдительность, вера с сомнением, разумность может быть помогут нам в этом пожизненном предприятии. “Ибо мы отчасти знаем…”,- значит тем более можем иметь мнение, веру, правильными лишь отчасти, а не абсолютно.

Разумных модификаций веры следует бояться не больше чем самой твердой веры, которая в столь многих случаях у конкретных людей (и их собраний) всех кредо, не исключая и христьян, оказывалась и неправильной во многих пунктах, т.е. ими самими со временем в этих пунктах признавалась неправильной и переоценивалась. Так, если мы твердо верим в определенную религиозную идею, а также и верим, что нашей душе может вредить вера в неправильную идею, то, если случайно это идея окажется неправильной, это, по нашей же вере, повредит нашей душе. Не может быть, чтобы мы хотели этого. Может оказаться, конечно, что вера, правильная или неправильная, вообще не в состоянии ни вредить, ни помогать душе, но тогда и весь наш религиозный энтузиазм, не имеет оснований. Как же быть? Предлагаю продолжать смотреть, думать, изучать разное, рассматривать разумный элемент во всякой вере и пытаться оценивать каждую из них единым универсальным критерием разума, куда входит конечно и интуиция. Последняя, в любом замкнутом случае, сама по себе не может быть критерием истинности универсальной, т.е. относящейся и ко всем случаям. Поэтому интуитивный элемент разума, всегда должен соединяться с концептуальным, когда мы склонны утверждать что-то правильным.

III

Внутри или во вне

            Если мы уже выбрали некую доктрину, считая ее правильной (ортодоксальной), если у нас уже есть своя правильная вера, обладаем ли мы логической возможностью задать себе вопрос: а правильна ли она? Не предполагает ли уже любой вопрос элемента сомнения, а значит и отрицания ортодоксии? Не обязаны ли мы по-необходимости ступить, хотя бы временно за пределы нашей ортодоксии, чтобы иметь логическое право даже утвердить эту ортодоксию? Но если это так, то выступив за пределы заведомо правильного, мы и не имеем права (не можем) использовать для его оценки то, что внутренне принадлежит только ему. По логике, для такого аксиологического суждения мы не можем использовать исключительно внутреннего или неуниверсального критерия. Это очевидно любому человеку, который учился логике, или даже любому, который вообще собирается рассуждать (задавать какие-то вопросы!). Если же “у матросов нет вопросов”, если человек не берется вообще рассуждать о действительности или мнимости своей ортодоксии, а уже ее принял твердо и окончательно, независимо ни от чего, тогда логически он не имеет права и утверждать эту ортодоксию.

            Может быть это и выглядит страшно для искренне верующего, но таково положение вещей, не так ли? Христос как-то говорит: “Радуйтесь, ибо дорогою ценою куплены!” Это напоминает нам, что за все надо платить; за право утверждать нечто - тоже. За бескомпромисную веру в ортодоксальность своей веры, надо платить отказом от возможности задавать такого рода вопросы, следовательно отказом от возможности мыслить об этом, следовательно безмыслием относительно очень важного, может быть самого важного для искренне верующего.

            Некоторые в истории христьянства очень ругали разум. Один знаменитый священник говорил: “Я верю потому, что это абсурдно”, - другой: “Разум – это шлюха дьявола”, и т.п. Я не разделяю таких сентенций в их сущности, и привел их только для иллюстрации того, что искренне верующие понимали справедливость ранее мной сформулированного: Хочешь верить бескомпромисно, что ты прав, забудь доказательства, ибо даже возможность их твоя позиция уже исключила. Исключила такая позиция и право оценивать и неправильность любой другой веры.

            Остается ли тогда вообще хоть какой-то вид мышления для ортодоксального? Думаю что да. Чтоже это за вид мышления? Мышление это состоит просто в возможности сравнительного рассмотрения разных доктрин и, если в них замечается противоречие своей (т.е. действительно некая разность), возможность справедливой атрикуляции этого факта, а именно: Моя (уже заведомо, т.е. еще и до рассмотрения, названная правильной!) доктрина отличается от других доктрин, а потому они не суть то, что я считаю (без всякого объективного права) правильным, а значит неправильны. Или, если представить себе ситуацию беседы с верующим в иное, ортодоксу остается только говорить: “Я прав, а ты дурак!” Тому другому, если он тоже твердо верующий в свое, не остается ничего другого, как только зеркально отразить (с таким же правом, или при таком же отсутствии права): “Прав я, а дурак ты!”. Ни у кого из собеседников нет никакого логического права даже спросить: “А почему?” Получается, такой вопрос необходимо предполагает факт выступления за границы исключительно своей позиции, а стало быть элемент сомнения в ее завершенности в истине, а стало быть ее неверность. А на это-то как раз никто из ортодоксов пойти не готов. Платить нужную цену никто из них не хочет, а значит им остается только воровать то, что очень обоим приглянулось. Следовательно утверждение каждого из них “Я прав” просто незаконно сворованно. Совершив такую кражу, такое преступление, каждый из них все же обычно продолжает использовать ум, только не в смысле настоящей рациональности, а в смысле фройдовской “рационализации”, т.е. всяких умственных построений, которые все направлены лишь на оправдание своего преступления. Это подобно рассуждению детей: “Я съел его порцию варенья, потому что он отвернулся, значит ему и не хотелось есть свою порцию, а я был очень голоден”. “Моя вера лучше, потому что она сильнее”. “Конфета полезнее яблока, потому что она слаще!”

            Если мы хотим перестать совершать логические преступления, перестать быть ворами, нам следует признать необходимую возможность нашей ортодоксальности оказаться и не совсем уж ортодоксальной и необходимость поиска внешнего в чем-то критерия оценки и своей, и чужой веры. Этот критерий, однако, должен частью своей принадлежать и каждой из рассматриваемых вер, т.е. быть универсальным критерием. Коммунисты как-то называли гинетику продажной девкой империализма, просто позаимствовав фразу Лютера относительно разума: “Разум - шлюха дьявола”. Для них империализм был синонимом дьявола, а гинетика казалась чем-то очень плохим и неправильным. Однако, ни гинетика, ни разум не виноваты. Виновата здесь изначально узурпированное (сворованное) право судить, о том что ты не понимаешь достаточно хорошо, на основании просто веры (привычного мнения о вещах).

            Интересно и то, что для самого отрицания разума все отрицавшие уже по необходимости признавали его ценность, и отрицали разум средствами разума; приняв часть разума верной отрицали целое, весь разум. Логическая ошибка их не смущала, т.к. они они допускали ошибки, которые служили в риторике их собственным целям, и не прощали даже видимости такой ошибки своим оппонентам. Опять же, поступая подобно всем преступникам, которые считают, что все должны жить по правилам, которые они сами соблюдать не должны, “потому что очень хочется”. Вспоминается анкдот о несчастном вьетнамце, который утром сеял рис, а к вечеру уже собирал урожай. На вопрос о том созревает ли рис у него так быстро, он отвечал: “Нет, но кушать очень хочется!” Поспешное принятие ортодоксии может оказаться подобно этому.

            Утверждаю ли я здесь, что какая-либо ортодоксия не может оказаться сама по себе действительно правильным отражением истины? Вовсе нет! Однако, я утверждаю, что в силу самой логики, ни у одного ортодокса нет законного права утверждать свою ортодоксию, пока он не выступил за ее пределы, т.е. вполне искренно не допустил какого-то хотя бы элемента сомнения в своей правоте и неправоте другого. Тогда он задал реальный вопрос, без того, чтобы знать уже ответ на него (т.е. без того, чтобы быть ортодоксом): “А правильна ли моя вера?”

            Интересно, что несмотря на то, что большинство священников боятся самостоятельного применения суждений среди своих прихожан, но некоторые известные духовные учителя в каждой религии, считали такие попытки очень даже полезными, отражающими действительное стремление души к правде, и обеспечивающиее ее подлинную религиозность или духовность. Излишне и говорить, что именно такая позиция веры с сомнением и обеспечивает возможность действительного общения между людьми разных вер, мнений. Только тогда они могут действительно, а не фальшиво уважать и любить друг-друга. Именно тогда они могут и учиться чему-то друг у друга и увидеть элемент правды, наверняка присущий каждой вере. Я думаю, что для этого как раз элемента и существует любая религия, и потому-то она так ревностно и поддерживается своими последователями в сотнях поколений. Возможно, правда хранится во внешнем облачении часто разных слов и сравнений, как завтрак завернут у каждого школьника, его заботливой матерью и положен в его портфель. При этом портфели и оберточная бумага, могут быть разного цвета.

            Мне кажется печальным тот факт, что многие дети начинают драться своими портфелями, вместо того чтобы поделиться их содержимым друг с другом, без того чтобы ругать пищу каждого и метод ее упаковки.

            А ведь что может быть обиднее для верующего любой религии, чем заявление другого: “Твоя вера ложна, а моя вера правильна!”. Ведь его вера в Бога, в Высшее, это и есть высшее, самое догорое, что доступно душе верующего, его высшая духовная активность. К сожалению, такое оскорбление веры одного ортодокса другим, низбежно приводит к острейшей вражде, а, в лучшем случае к отчужденности, а не единству, братству, любви между людьми, которую обычно и проповедуют все религиозные основатели и великие духовные учителя. “Получается, за деревьями леса не углядели!”

Страницы: 1, 2, 3, 4