Социология и этология человека

Социология и этология человека

И.А. Шмерлина

Разделение наук о природе и наук о культуре и, соответственно, метода понимания и метода объяснения предопределило доминирующую тенденцию в тематическом репертуаре теоретической социологии XX века. Культурный (и лингвистический) поворот диктует образец социального исследования как работы исключительно с ценностными (внеприродными) конструктами. Вероятно, этот поворот в немалой степени повлиял и на отделение социологической теории от эмпирических и экспериментальных исследований. То обстоятельство, что человек имеет телесную природу и отчасти принадлежит виду высших приматов, само по себе не отрицается, но радикальным образом выводится за рамки предмета социологического анализа. Идея "социального конструирования тела", казалось бы, окончательно избавляет социологию от биологических и популяционных пережитков, присущих социальным учениям XIX века. Эта тенденция получает дополнительное и исключительно убедительное обоснование в принятой интеллектуальным сообществом установке на недопустимость биологических, расово-антропологических и евгенических интерпретаций социального поведения, в том числе наследования некоторых личностных качеств. В начале XX века евгенические исследовательские программы получили широкое распространение в науковедении, педагогике, криминологии. Однако в 1930-е годы они исчезают из публичного обсуждения не только в России (где был отвергнут предложенный Г. Меллером проект практической реализации евгенической программы [1]), но и в европейских странах. Когда впоследствии руководитель Британского евгенического общества К. Блэкер попытался вновь привлечь внимание к деятельности общества, ему пришлось сделать все возможное, чтобы отграничить проблемы научного исследования наследственности от вопросов государственного контроля [2, с. 27]. Сегодня пишут, что социобиолог Э. Уилсон находится на вершине славы, но два десятилетия назад коллеги из Гарварда поносили его как расиста, и пятнадцать видных ученых обвинили его в поддержке того генетического детерминизма, который привел к газовым камерам в нацистской Германии [3, p. 50]. Таким образом, проблематика социальной этологии и социобиологии имеет кроме чисто научной и чисто политическую сторону. Тем не менее, биологические и другие "позитивистские" объяснения структуры и динамики человеческих сообществ продолжают развиваться. Разумеется, речь идет не о реабилитации биологического редукционизма и расово-антропологических доктрин, а о проблематизации самой границы между "природой" и "культурой" и обнаружении в образцах культуры (если это возможно) поведенческих универсалий.

Этология человека в отличие от общей и сравнительной этологии изучающих поведение животных, ставит своей задачей исследование природных факторов человеческого поведения, культурно-биологической преемственности и генетических программ, эволюции форм культуры из поведенческих универсалий. Во вступительной речи на симпозиуме, посвященном памяти основателей этологии человека Нико Тинбергена и Конрада Лоренца, П. Смит выделил три этапа развития этологических идей: классическая этология (1930-1950 гг.), современная этология (1960-1970 гг.) и социобиология (с 1980-х годов) [4, p. 190]. Хотя классическая этология интересовалась в первую очередь поведением животных, идея об универсальных биологических механизмах, лежащих в основе поведения, имеет принципиальное значение для всех этапов этологии. Проблематика современных социально-этологических исследований сформировалась в конце 1960-х годов, когда было проведено значительное число экспериментов, направленных на установление поведенческих детерминант. В частности, Н. Джонс, аспирант Тинбергена, описал ряд характерных выражений лица, агрессивных и защитных поз и других поведенческих паттернов детской игры-драки (rough-and-tumble play). Монография "Этологические исследования детского поведения" (1972 г.) оказала значительное влияние на социальные и психологические науки. В 1967 г. ученик К. Лоренца И. Эйбл-Эйбесфельдт опубликовал статью "Этологические концепции и их значение в изучении человеческого поведения". Самостоятельный раздел книги И. Эйбл-Эйбесфельдта "Этология - биология поведения" посвящается анализу человеческого поведения. В этом же году выходит получившая широкую известность книга Д. Морриса "Голая обезьяна".

В 1970-е годы этология человека получает институциональное оформление. В Германии создан Институт этологии человека, с этого времени регулярно проводятся международные конференции, выпускается информационный бюллетень, выходит журнал "Этология и социобиология". Для социальной этологии особенно важное значение имеют опубликованные в 1970-е годы книги К. и С. Дж. Хатт "Прямое наблюдение и измерение поведения" В.С. Макгрю "Этологическое изучение детского поведения". Этологическая проблематика расширяет сферу своего влияния на социологию и психологию. Лекция Н. Тинбергена 1972 г. была посвящена взаимодействию функциональной этологии и наук о человеке [5], а его нобелевская речь озаглавлена "Этология и болезни стресса" (1973 г.). Вклад в социальную этологию К. Лоренца связан с его книгами "Оборотная сторона зеркала" (1973 г.) и "Восемь смертных грехов цивилизованного человечества" (1974 г.), а также с более ранней работой "Так называемое зло. К естественной истории агрессии" (1963 г.).

В монографии Д. Фридмена "Социобиология человека: целостный подход" [6]содержатся описания нескольких десятков социобиологических исследований, проведенных с 1968 по 1977 год. Термины "этологический" и "социобиологический" употребляются Фридменом как синонимы: речь идет о формах поведения, имеющих отчетливую биологическую подоплеку. Среди поведенческих переменных в социоэтологических исследованиях основное внимание уделяется сексуальности, в том числе половым различиям в предпочтениях, установках, способностях и т. д. Так, в исследовании Л. Лоуренса экспериментально проверяются выводы Э. Эриксона о половых различиях в пространственных ментальных образах у детей и подростков [6, p. 170-171].М. Лонгом установлены интеллектуальные и эмоциональные проявления полового диморфизма в познавательных способностях [6, p. 171], Г. Пост продемонстрировал особенности чувства юмора у мужчин и женщин [6, p. 195].

Особенно заметное направление в этологических исследованиях - невербальная коммуникация. Сформулированные И. Эйбл-Эйбесфельдтом идеи получили развитие в исследованиях половой и статусной дифференциации, проведенных М. Бером, К. Вольф, Дж Диксоном, С. Бикман [6, p. 174-180]. Примечательно, что в исследованиях социального доминирования, связанных с контролем гендерных различий, доказывается подчиненное положение женщины. В качестве индикаторов поведения используются такие специфические этологические переменные, как улыбка и визуальный контакт. Например, проект Ш. Роуз "Сексуально-зависимые статусные различия в улыбке" базируется на интерпретации улыбки как "умиротворяющего" поведения [6, p. 177]. Ш. Роуз показала, что "улыбчивое поведение" чаще демонстрируется женщинами, поскольку они воспринимаются окружающими как занимающие более низкое статусное положение, нежели мужчины, и ведут себя соответствующим образом. Исследователь регистрировала поведение 382 мужчин и женщин на улице, в районе Чикагского университета, причем объект наблюдения находился в большой группе людей, но не был вовлечен в беседу. Аналогичные данные были получены Дж Маклином [6, p. 177-178]. Хотя связь между эмпирическими индикаторами "улыбчивости" и статуса вполне убедительна, интерпретация "улыбчивости" как поведения, предупреждающего конфронтацию с высокостатусным индивидом, требует теоретического обоснования, поскольку "улыбчивость" и "подчиненное положение" - не эквивалентные переменные. Несколько иная трактовка зависимости между полом и доминированием представлена в исследовании Р. Паркера "Социальная иерархия в группах ровесников одного пола" [6, p. 195-196]. Сравнивая стратификационные различия в однополых и разнополых группах, автор приходит к выводу о целесообразности раздельного обучения девочек и мальчиков, поскольку "чисто женские, а не смешанные образовательные учреждения воспитывают более уверенных в себе и активных женщин" [6, p. 196]. Паркер интерпретирует эти результаты как подтверждающие вариабельность поведения в различных экологических контекстах [там же].

Другое направление связано с анализом влияния внешнего облика на социальные отношения. В ряде проектов, представленных Фридменом, рассматриваются такие аспекты внешности, как привлекательность лица и тела, рост, цвет волос, характер прически, борода и волосатая грудь мужчины, тон мужского голоса и размер женской груди. В исследовании, посвященном изучению социального эффекта светлых волос [6, p. 207-208], показывается, что светловолосые мужчины чаще воспринимаются более молодыми, положительными (дословно - "обладающими ангельскими качествами" - angelic qualities) и носителями более низкого статуса, чем темноволосые. Объяснение этих эффектов автор видит в том, что по естественно-биологическим причинам светлые волосы более распространены среди женщин и детей (темный цвет, очевидно, связан с более высоким уровнем тестостерона).

Распространенным объектом этологических исследований являются дети. Дети, особенно испытуемые младенческого возраста - исключительно удобный материал для поиска врожденных (докультурных) поведенческих универсалий. Выводы этологов и социобиологов считаются здесь наиболее валидными. Сам Фридмен специализируется именно в социальной этологии детства. Проект, который он подробно описывает в основной части книги, связан с анализом этнических различий в поведении новорожденных. Исследователи наблюдали младенцев разного этнического происхождения с целью зафиксировать докультурные различия в их поведенческих реакциях. Такие различия были действительно обнаружены, при этом особенно ярко они проявлялись у китайцев и европейцев: "Китайские и европейские дети представляют собой как бы две разные породы. Европейские дети быстрее начинают плакать, и если начнут плакать, успокоить их бывает труднее. Китайские дети принимают почти любую позу, в которую их положили; например, когда их укладывали в кроватку лицом вниз, они "зарывались" в простыни, а не пытались повернуться на бок, как делали европейцы. В другом опыте (связанном с контролем "защитной реакции") детям при помощи куска ткани зажимали нос так, что они были вынуждены дышать ртом. Большинство европейских и чернокожих детей сопротивляются этой манипуляции, немедленно отворачиваются или бьют рукой по ткани. В западных учебниках по педиатрии это описывается как нормальная, ожидаемая реакция. Однако китайские дети просто лежат на спине, дышат ртом, "принимая" повязку на рту без борьбы" [6, p. 146].

Социобиологическая тематика раннего детства ориентирована также на изучение естественных реакций младенцев на различные раздражители: величину зрачка постороннего человека (Дж. Бэа [6, p. 202], возраст незнакомца, приближающегося к ребенку (Дж. Лейзер [6, p. 198]). Многие социобиологические исследования достаточно тривиальны в своей "натурности". Например, если назвать женскую грудь этологическим термином "социальный релизер" [6, p. 207], это мало что добавит к обыденному представлению о сексапильности. В обзоре Фридмена содержатся сведения и о весьма экзотических исследованиях, например, о проекте Р. Кьюби, в котором анализируется связь между маскулинными качествами политика и его шансами на занятие президентского кресла. Показано, что в семьях президентов США рождалось больше мужчин (80), чем женщин (55); наибольшее число сыновей родились у президентов США в 1853-1881 гг. Из пяти бородатых президентов США четверо были на своих постах именно в этот период и произвели на свет наибольшее число сыновей. Собрав данные о всех президентах США, Кьюби показал, что бородатые президенты имели значительно больше сыновей, чем президенты, не носившие бород [6, p. 204]. Трудно судить о надежности такого рода данных, но их экзотичность не может препятствовать анализу влияния маскулинных характеристик на достижение высокого политического статуса. Р. Кьюби полагает, что во времена, предшествовавшие эпохе "масс-медиа", доступ к власти в значительной степени определялся внешними атрибутами угрозы (threat display) и доминирования. Мужское потомство и борода могли играть важную роль в достижении публичного успеха.

Психологические характеристики не отделяются в рассматриваемой исследовательской традиции от надыиндивидуальных социальных фактов. Следуя социобиологическим методологическим установкам, некоторые специалисты предлагают объяснения феноменов альтруизма и семейной морали. Так, И. Себастьян рассматривает связь локуса моральных оценок с родственным/неродственным характером отношений. Она ставит вопрос о различии двух моральных кодов: для родственников и для чужих людей [6, p. 208]. Тридцать три старшеклассника должны были вынести суждение о возможности социально неодобряемого поступка (воровства лекарства) для спасения жизни человека. В гипотетической ситуации дилемма решалась по-разному в зависимости от того, чья жизнь находилась под угрозой, - дочери воображаемого персонажа "Хейнца", его друга или родного брата. Обосновывая моральный выбор в случае родственных отношений, испытуемые рассматривали в качестве основной проблемы спасение жизни, а в случае неродственных отношений в фокус внимания ставилась этическая проблема воровства. Очевидно, локус морального оценивания вполне поддается эмпирической проверке, и многие исследования показывают независимость альтруистического поведения от родственных/неродственных связей. В частности, П. Левен установлено, что альтруистическое поведение (трактуемое в ее эксперименте как готовность оказать или принять помощь в виде денег или затраченного времени) не имеет выраженной связи с родственными отношениями [6, p. 208 - 209].

Следует ли использовать этологические переменные только для анализа индивидуального поведения или они могут служить основой для объяснения некоторых особенностей социальной структуры? Каковы возможности биологической "интервенции" в социальную теорию? Это круг проблем рассматривается в книге Р. Хайнда "Индивидуумы, взаимоотношения и культура: Связующие звенья этологии и социальных наук" [7], а также статье Дж. Хогенсона "Основы этологической теории политического мифа и ритуала" [8]. С помощью этологических переменных получены интересные и надежные результаты в области психологии и психиатрии, однако "работоспособность" этологических подходов на надындивидуальном уровне остается проблематичной. Собственно говоря, этот вопрос является вопросом о том, как возможна сама социальная этология. Р. Хайнд говорит в данной связи об аналитическом уровне, на котором следует искать параллели между животными и человеческим видами [7, p. 9].

"Легитимация" биологической "интервенции" в социологию может быть осуществлена двумя способами. Первый способ состоит в том, чтобы доказать, что общество может быть понято не только посредством парсонсовской системы описаний AGIL и иных "культурных" абстракций, но и путем обращения к методологическому индивидуализму. П. Ван ден Берге считает основным недостатком преобладающей социальной теории реификацию групповых феноменов. Он пишет: "Многим, возможно, большинству, удается говорить об обществах, культурах, группах, организациях, социальных структурах, нормах, ценностях и тому подобных вещах без какого-либо существенного их соотнесения с индивидуальными акторам… Биологи, конечно, почти единодушно разделяют предположение, что индивидуальный организм или даже ген, а отнюдь не группа, являются главной единицей отбора. В биологии есть и сторонники группового отбора... но принципиальной стратегией является попытка объяснения эволюции на возможно более низком, а не на высоком уровне организации, и эта стратегия в подавляющем большинстве случаев оказывалась успешной. Возможно, человеческий род служит в этом отношении исключением, но, если бы это было так на самом деле, социологи с их ориентацией на групповой уровень анализа за столетие должны были бы сделать своего рода теоретический прорыв, подобный тому, который совершили биологи в области изучения индивидуального естественного отбора путем дифференцированного воспроизводства" [9, p. 36]. Ван ден Берге рассматривает феномен человеческой коллективности как сеть взаимоотношений, являющуюся результатом конкурирующих индивидуальных интересов: "В целях обобщенного описания удобно оперировать агрегированными данными и говорить о коллективах, как будто бы они были независимыми силами. Часто кажется, что большие бюрократические организации в индустриальных обществах обладают собственной квазиорганической жизнью, но при более пристальном рассмотрении обнаруживается сложное взаимодействие индивидуальных интересов; предполагаемые коллективные ценности, нормы и цели, как правило, суть выражение интересов нескольких индивидов, обладающих властью" [9, p. 51]. Редукционизм такого подхода очевиден: он предопределен самой природой биологического анализа, который соответствует микроуровню социальных взаимодействий. Очевидна и несостоятельность элементарно-поведенческих экстраполяций на уровень социальных взаимоотношений. Ю.М. Плюснин замечает: "Всем ясно, что простые логические средства непригодны для выведения структуры взаимодействий между животными из индивидуального поведения. Однако и в этологии, и в пришедшей ей на смену социобиологии именно этот путь оказывается правилом, а не исключением.." [10, c. 90]. Недопустимость редукции социального анализа к индивидуально-поведенческому уровню (и уровню ближайших межгрупповых взаимоотношений) аксиоматична для социолога и биолога, но не для ортодоксального социобиолога. Предположение о том, что социальность - это то, что непосредственно окружает особь, не объясняет не только генезис и динамику человеческих сообществ, но и развитие биоценозов, где контакты отдельных особей не являются обязательным условием структурных взаимодействий.

Страницы: 1, 2