Во-вторых, у нас
качественно другой была социально-политическая структура общества. В странах
Восточной Европы значимая часть социальной элиты, интеллигенции, жившей в
стране, не была интегрирована с правящим режимом. Эти люди работали на
предприятиях и в исследовательских институтах, преподавали в университетах, но
они не были членами коммунистической партии и не присутствовали в
партийно-хозяйственном аппарате. По существу, эти люди были носителями
альтернативной идеологии, которая подспудно сохранялась в обществе и которая
находила свое выражение в венгерских событиях 1956 года, в "пражской
весне" 1968 года, в действиях польского независимого профсоюза
"Солидарность" и т.д. В силу этого к моменту слома коммунистического
режима в конце 1980-х была возможность персональной замены людей во власти,
т.е. во власть могли прийти новые люди с иными ценностными установками. [[8]]
При этом для
стран Восточной Европы и Прибалтики, безусловно, очень большое значение имела
идея европейской интеграции. «Рынок» и «демократия» рассматривались здесь как
символы Европы, к которой хотели принадлежать эти страны. И поэтому подобные
общеевропейские ценности выступали в качестве своеобразного внешнего якоря,
обеспечивающего согласование многообразных противоборствующих частных
интересов.
Это очень важное
обстоятельство - поскольку вне единых ценностей и вне определенной идеологии
общество утрачивает ориентиры, не может сформулировать для себя перспективы
развития. Наглядным подтверждением сказанному, на наш взгляд, является тяжелый
опыт пореформенного десятилетия в России, когда глубокий кризис старой
идеологии не сопровождался появлением новых ценностей и идеалов, разделяемых
обществом.
Основная причина
этого, по нашему мнению, заключается в отсутствии в СССР реальной внутренней
оппозиции и в узости круга носителей альтернативной идеологии. Последовательная
- в течение 70 лет - политика пресечения всяческого инакомыслия в СССР привела
к тому, что потенциальная оппозиция либо была физически уничтожена в период
репрессий, либо выдавливалась из страны в эмиграцию, либо интегрировалась с
властью. Переход от сталинского тоталитарного режима к авторитарной модели
1950-80х годов выражался, в том числе, в сокращении масштабов прямых репрессий.
Тем не менее правящая партийно-государственная элита «закрывала глаза» на
проявления инакомыслия в среде научной и творческой интеллигенции лишь в той
мере, в какой они не воспринимались как оппозиция режиму и носили публичный
характер. В результате не связанными с режимом фактически оставались лишь
немногочисленные диссиденты, выступавшие с радикальной критикой системы, но,
как правило, не способные предложить какую-либо конструктивную программу
преобразований.
Как раз здесь, на
наш взгляд, стоит вернуться к дискуссии о роли интеллигенции в преемственности
и обновлении элиты.
По нашему мнению,
применительно к политическим и экономическим преобразованиям конца 1980-х -
начала 1990-х годов можно говорить о взаимодействии четырех условных групп
интересов в российской элите. Это старшее и младшее поколения в рамках
номенклатуры, а также старшее, более идеалистическое и младшее, более
прагматическое и циничное поколения интеллигенции. Социальный статус
номенклатуры как реального «правящего класса», безусловно, был выше, однако
верхние слои советской интеллигенции в той или иной форме всегда
взаимодействовали с номенклатурой и в этом смысле были приближены к власти.
В первые годы
перестройки борьба за власть шла внутри номенклатуры, причем ее младшее
поколение активно использовало демократические и рыночные лозунги для того,
чтобы «подвинуть» старших товарищей. Интеллигенция в целом в этот период поддерживала
младшее поколение номенклатуры, подпитывая его новыми идеями. Однако если
старшее поколение интеллигенции при этом скорее ориентировалось на
реформирование существующей системы и построение «социализма с человеческим
лицом», то младшее поколение - во многом представленное комсомольскими
активистами - в существенно большей степени стремилось к извлечению частных
выгод из сложившейся ситуации и из личной близости к власти.
Именно на этой
базе, на наш взгляд, возникла «комсомольская экономика», которой столь большое
значение придает О.Крыштановская.[[9]] Однако, поддерживая подобные
предпринимательские инициативы, высокопоставленные сотрудники партийного и
хозяйственного аппарата отнюдь не считали, что тем самым они отдают власть или
формируют для себя запасные аэродромы. Они полагали, что командные рычаги
останутся в их руках - как это было в период НЭПа. «Комсомольская» же экономика
нужна была им как вариант «откупа» по отношению к более молодым коллегам, так
как в советской системе отсутствовал нормальный механизм смены поколений
номенклатуры. Другой вопрос, что представители высшей номенклатурной элиты,
занятые внутрикорпоративной борьбой и просто не обладавшие достаточными
знаниями, не представляли себе реальных последствий тех действий и мер, которые
были санкционированы ими с подачи «комсомольцев-предпринимателей».
К 1989-1990 году
управление страной в основном перешло в руки младшего поколения номенклатуры.
Одновременно во власть частично пришли идеалистичные представители старшего
поколения интеллигенции. С этого периода, на наш взгляд, между младшим
поколением номенклатуры и приближенными к власти верхними слоями младшего
поколения интеллигенции начинается своего рода соревнование за контроль над советским
наследством.
Именно к этому периоду
относится избирательное акционирование крупных предприятий, разрешение так
называемой аренды с выкупом для средних и небольших предприятий, а также
трансформация отраслевых министерств и ведомств в концерны и ассоциации - что
действительно отражало стремление номенклатуры сохранить за собой реальную
власть, получив контроль над собственностью. Однако лишь в редких случаях эти
АО, концерны и ассоциации превратились в реально функционирующие крупные
бизнес-структуры - просто в силу того, что представители советской номенклатуры
(включая ее младшее поколение) в основной своей массе не умели вести бизнес. В
этом отношении характерна судьба большинства «красных директоров», которые на
начальном этапе приватизации, как правило, смогли сохранить контроль над своими
предприятиями, однако затем потеряли его - поскольку не смогли управлять этими
предприятиями в новых, рыночных условиях. [[10]]
Таким образом,
младшее поколение номенклатуры скорее ориентировалось на постепенную,
«ползучую» трансформацию старой системы. Напротив, более образованное и более
энергичное молодое поколение интеллигенции для достижения своих целей сделало
ставку на радикальный слом существующего режима. При этом, опираясь на близость
к российским властям, эта элитная группа смогла использовать новые возможности
в интересах развития своего бизнеса, а в дальнейшем - для закрепления своих
политических позиций. И если августовский путч 1991 года можно рассматривать
как последнюю попытку сопротивления со стороны старшего поколения номенклатуры,
то с расстрелом Белого дома и роспуском Верховного совета РСФСР осенью 1993
года советская номенклатура как влиятельная социальная группа, на наш взгляд,
фактически была отстранена от политической власти на федеральном уровне. Этого,
однако, не произошло в большинстве регионов, поскольку верхушка интеллигенция
традиционно была сконцентрирована в Москве и других крупных городах. И в
регионах во многих случаях власть до сих пор остается в руках представителей
старой партийно-хозяйственной элиты.
Однако
существенно то, что как в центре, так и в регионах новые люди, пришедшие во
власть в начале 1990-х годов под лозунгами демократических и рыночных реформ,
на практике руководствовались собственными, сугубо частными интересами. И
резкое ослабление государства в этот период времени было
отнюдь не случайным. Оно позволяло новой правящей элите устранить старые
механизмы централизованного контроля, которые раньше еще как-то сдерживали
свободу действий старой советской номенклатуры, и одновременно
институционально (в рамках приватизации) упрочить свои позиции. При всех
различиях во взглядах на политику реформ в данном вопросе позиции младшего
поколения советской интеллигенции и младшего поколения советской номенклатуры
вполне совпадали - обе группы были заинтересованы в скорейшем получении
контроля над тем имуществом, которым управлял старый советский бюрократический
аппарат. И государство не должно было помешать им в этом.
Таким образом, в
отличие от стран Восточной Европы и Прибалтики интеллигенция в России не
представляла собой контр-элиты, которая могла бы придти на смену
партийно-хозяйственной номенклатуре и привнести с собой новые ценности и
идеалы. В отличие же от Китая в России в период радикальных политических и
экономических преобразований уже отсутствовала дееспособная старая элита.
В Китае к моменту
начала экономических реформ в конце 1970-х годов коммунистический строй
существовал меньше 30 лет. И там не было такого кризиса идеологии, такой
внутренней коррозии государства и такой деморализации элиты, которые
наблюдались в СССР уже в конце 70-х - начале 80-х годов и
которые, на наш взгляд, стали одной из причин стремительного распада
советской системы. При этом, несмотря на усиливающуюся коррупцию и возрастающую
степень социальной дифференциации в обществе, китайская
партийно-государственная элита по-прежнему остается достаточно
консолидированной и в значительной мере ориентируется на реализацию
национальных интересов. Этому также может способствовать иное культурное
наследие, своеобразная культурная самодостаточность Китая. В отличие от России,
которая в течение нескольких столетий стремилась догнать развитые страны, Китай
рассматривал Европу и США, скорее, как «другой мир» - с другими ценностями и
идеалами, непереносимыми на китайскую почву. При этом ощущение собственного
культурного превосходства позволяло Китаю спокойно заимствовать у других наций
любые технические достижения и организационно-управленческие новшества. [[11]]
В целом, на наш
взгляд, параллели с Китаем были бы возможны, если бы рыночная трансформация
началась в СССР в период Н.С.Хрущева - когда государство было существенно более
прочным, а верхние слои элиты еще были способны руководствоваться не только
частными, но и общественными интересами. Однако даже тогда в СССР вероятность
выбора нынешней траектории «китайских» реформ, по нашему мнению, была
незначительной.
Как отмечает
А.Федоровский, в КНР к концу 1970х годов в результате внутриполитических
потрясений и дезорганизации экономической жизни, вызванных «культурной
революцией», административно-государственные институты в равной степени
оказались неспособными эффективно выполнять традиционные
командно-распределительные функции и противодействовать реформам. При этом
часть лидеров КПК во главе с Дэн Сяопином еще была представлена революционерами
первого поколения, которые имели большой политический опыт и были способны
гибко реагировать на происходящие события, отказываясь при необходимости от
идеологических догм. Напротив, СССР вышел из второй мировой войны с окрепшим
бюрократическим аппаратом, превратившимся в самодовлеющую силу. При этом
репрессии конца 1930х и последовавший за ним «негативный отбор» кадров привели
к тому, что в высшем советском руководстве в 1950е годы доминировали
малообразованные догматики. [[12]]
Вот и завершился
четвертый год нового века и нового тысячелетия. Но, когда думаешь о быстро
текущем времени, мысли возвращаются в недавно минувший ХХ век. И, думается, так
будет еще долго. Прошедший век даже для бурной истории нашей Родины, да и всего
мира в целом, навсегда останется в памяти временем величайших потрясений. Этот
век начался тектоническими толчками двух буржуазных революций 1905-1907 и
февраля 1917 годов, основательно встряхнувшими Россию, а затем в октябре 1917
года триумфом величайшей революции в истории человечества, до основания
потрясшей уже не только Россию, но и весь мир. Однако удивительно, редкостно и
огорчительно то, что и завершился ХХ век опять же сокрушительными и
потрясающими событиями в России, имеющими такое же значение для всего мира, но
уже контрреволюционного толка.
Как в первом, так
и во втором потрясении весьма заметную роль играла интеллигенция. Этот факт
невольно наталкивает на размышления о том, почему российская интеллигенция,
которая в начале ХХ века была основным носителем революционной идеологиии, не
захотела принять Октябрьскую социалистическую революцию, а затем, когда в
стране возникла, казалось бы, принципиально новая, социалистическая
интеллигенция, то именно она стала могильщицей социализма в нашей стране.
Ну, что касается
дореволюционной интеллигенции, то с ней все более или менее понятно. Вся ее
«революционность» исчерпалась уже на буржуазно-демократическом этапе российской
революции. Октябрьскую социалистическую революцию она, в большинстве своем, не
восприняла. Более того, порой проявляла по отношению к ней откровенную
враждебность. Этим самым она подчеркнула социально-политическую принадлежность
основной своей массы к категории средней и мелкой буржуазии. Не случаен и ее
исход за рубежи страны в ходе и после Гражданской войны. В тот период пределы
Советской России покинули около двух миллионов представителей российской
интеллигенции. И это вполне объяснимо.
Дело в том, что,
в силу специфических российских обстоятельств, интеллигенция страны начала
формироваться в ХIХ веке в основном из дворянской и чиновничьей среды с
определенной примесью выходцев из купечества и зарождающейся национальной
буржуазии. Ее никогда не было много. Она была тончайшим слоем в социальной
структуре России. И не удивительно, что такая интеллигенция, активно поддержав
борьбу против самодержавия в России, тем самым выразила свою солидарность с
интересами национальной буржуазии. И не более того. И именно поэтому она
оказалась контрреволюционна на социалистическом этапе борьбы. [[13]]
Но в годы
коренных социально-экономических преобразований в СССР во второй половине 20-х,
в 30-е годы зародилась и бурно проросла, казалось бы, принципиально новая по
мировоззрению советская интеллигенция. Она существенно отличалась как по
происхождению, так и по количеству от дореволюционной. Казалось бы, вышедшая из
недр трудящихся масс, зачастую и сама в прошлом рабочая и крестьянская
молодежь, достаточно подготовленная в идеологическом отношении, советская
интеллигенция должна была бы стать оплотом коммунистического мировоззрения.
По-видимому, так
оно в основном и было в довоенные годы. Подавляющее большинство представителей
первой волны советской интеллигенции щедро возвращало Родине и своему народу
долг за вложенный в них страной бесценный общественный капитал знаний, в виде
крупнейших новостроек, заводов и фабрик, станков, машин и научных изобретений и
открытий. Именно их усилиями, совместно с трудом миллионов рабочих и крестьян,
наша страна в фантастически короткие сроки из отсталой лапотной России была
превращена в могучую индустриальную державу, занимавшую по объему производства
первое место в Европе и второе в мире после США. Если в те годы кто-то на
Западе и заводил разговор о технологическом отставании СССР, то исключительно в
связи с ужасающими исходными условиями, доставшимися большевикам от царского и
буржуазного режимов. Советская интеллигенция первой волны, очевидно, еще
ощущала себя причастной к рабочему классу и трудовому крестьянству, из среды
которых в большинстве своем она вышла. Эти люди самоотверженно отдавали все
свои силы и знания на благо всего советского общества. На их фоне и на фоне
всеобщего бурного оптимистического подъема населения страны жалкими тенями
прошлого выглядели те, кто люто ненавидел новый строй и стремился ему всячески
пакостить. Да, с ними решительно боролось молодое пролетарское государство. И
боролось, в основном, правильно. Сегодня, в самом начале ХХI века, когда,
наконец, осуществились их тайные мыслишки, это видно особенно остро
Страницы: 1, 2, 3
|