Племена северо-индийское и славянское разделились в одном и том же возрасте, на одной и той же высоте общечеловеческого корня. Это подтверждается сходством языков санскитского и славянского.

Имя каждого народа в те времена включало идеал совершенства этого народа. Восточно-иранское племя разделилось на две отрасли. Одно приняло имя Брахман (по имени божественного духа, радующегося бытию), другое – имя Слова, от главного орудия общительности – слова, т. е. людей говорящих, мирных, общительных, выражающих словом невещественное сокровище мысли».

Со своей первоначальной родины славянское племя постепенно распространялось к западу. «Славяне не переселялись, - пишет А. С. Хомяков, - в них нет ни малейшего следа склонности кочевой. Они расселялись по лицу земли, не отрываясь от своей первобытной родины. По привольям приречным, по богатым низовьям расселялись мирные землепашцы, продвигаясь всё далее и далее на запад до берегов Атлантики; но в новых жилищах, на просторе Европы, тогда ещё безлюдной, их не оставлял прежний дух братства и человеческого общения. От Сырдарьи и Инда до Луары и Гаронны непрерывная цепь мелких, безымянных общин или больших семейных кругов служили живым проводником для движения промышленного и торгового, для силы мыслящей и просвещающей». Хомяков называет славян древними просветителями Европы, брахманами Запада. Брахманами не в смысле замкнутой касты, а в смысле особого общинного быта и духовности, которая ограждала славян от разделения на рабов и господ, от создания эгоистических государств и ведения войн. «От этой прекрасной, - пишет автор «Записок», - эпохи, скоро минувшей, но никогда не забытой и, вероятно, оставившей по себе мифическое предание о золотом веке, сохранились нам два несокрушимых колосса – мысль индустанская и быт славянский: братья, которые обличают братство своё полным тождеством форм словесных и логически стройным их развитием из общих корней».

Принятие христианства означало новую эпоху истории. Хомяков оценивает христианство в целом как истинное выражение иранского начала. Многие народы приняли христианство. Но Хомяков совершенно справедливо замечает, что новая религия не могла полностью изгладить следы старых верований, которые ещё долго продолжали обусловливать характер христианской веры. В схеме «Записок» подразумевается, что дорийцы, кельты, римляне, германцы хотя и приняли христианство, но совместили его с кушитским духом вещественной необходимости, свойственным этим племенам в дохристианский период.

«Явление Иисуса и Его закон, пишет Хомяков, содержит в себе начало всей позднейшей жизни мира; но это начало развилось только через несколько веков, так что первые столетия принадлежат ещё исключительно древней истории. Даже и тогда, когда знамя, поднятое Константином, возвестило торжество еврейского учителя, когда новые народы, выступив из глубины северных пустынь, уничтожили в своём диком налёте прежние государства Европы и, покорившись преемникам апостолов, создали новые державы, доныне правящие судьбой человечества, - семена добра и зла, просвещения и заблуждений, брошенные прежним развитием человеческой мысли, не погибли и не остались бесплодными. Рим и Эллада, воинственная дикость германца и тесный быт славянской семейности имели столько же влияния на историю новейшую, сколько и христианство».

Определённые трудности возникли у Хомякова при трактовке израильской религии. Из неё развилось христианство и иудаизм – религии свободы и творческого духа, победившего все «религии власти естества и магии». Соответственно, чтобы не нарушать прочности конструкции, надо признать за иудаизмом принцип иранства. С другой стороны, Хомяков не мог обойти сильно выраженное в иудейской религии поклонение материальному началу. Для Хомякова признаком кушитства в религиях древнего мира является поклонение змею – символу вещественности и необходимости. Этот признак как раз ярко выражен в иудейской религии. Свободно творящий Бог представляется иудеям как начало злое именно из-за призыва к свободной жизни. «Вражда между началом еврейским и кушитским, - пишет автор «Записок», - выражалась во всём развитии жизни израильской. И после падения самого Израиля, много времени после падения Египта она выразилась ещё живее в учении гностиков офитов, прямых и бесспорных наследников египетской и финикийской мысли».

В христианстве ярко выражена не только идея свободно творящего Бога (это было и в брахманизме), но и мессианские предпосылки. Бог настолько духовно близок человеку, что может воплотиться в человека. Бог воплотился в Христа, возвестившего «закон всеобщей любви, пренебрегающий благами и властью земной, обещающий своим последователям наследство бесконечного блаженства, проповедующий новое учение о единстве Божества в трёх образах и возможность человека вступить в это единство посредством отвержения своей злой силы и случайности личности и приобретения новой высшей личности в Божестве».

Христос обратил первую проповедь к евреям как хранителям истины и народу, знающему единого Бога. В то же время Христос порицал их родовую гордость, их упование на своё достоинство сынов Авраамовых. Еврейский народ, за исключением апостолов и ещё горстки уверовавших, не принял учение Христа.

Евреи ожидали Мессии, но Мессии, полного блеска славы, власти, силы, Мессии, побеждающего и властвующего. Они увидели в Христе лишь простого плотника из Назарета, захолустного города, сомнительного своей близостью к Финикии и Сирии, расположенного в месте, регулярно сотрясаемом мятежами. Человек без имени, без вида, без образования, без власти и силы. Евреи не приняли Христа и его благовестия, и, таким образом, считает автор «Семирамиды», им нет больше слова в истории. Другими словами, после появления христианства иудаизм утрачивает присущий ему ранее принцип иранства. В истории духовной культуры Хомяков подводит к рубежной отметке – возникновению философии. Автор «Семирамиды» достаточно обоснованно отстаивает мысль прямо противоположной зависимости между глубиной развития религиозной мысли и философской. В пределах влияния иранства – Иудея и Иран – философия оставалась на низком уровне. В Элладе ослабление религиозной жизни стимулировало философскую жизнь. Чисто кушитские племена осудили себя на вечное безмолвие в философском плане, поскольку кушитские начала стесняют свободу мысли.

«Судьбы философии дают возможность проследить, как кушитское начало необходимости и вещественности одерживает верх над идеей свободы воли. Те самые явления, которые встретились нам при изучении кушитского вещественного служения, должны повториться и действительно повторяются во всех философских, исторических и логических учениях, возникших из материализма или из воззрений, предполагающих неизменную последовательность видимой природы или познающего ума как зеркало познаваемого мира. Тайное учение о необходимости проглядывало и пребывало во всех изменениях философской формы, будь она скепсисом или догмою, анализом или синтезом. Система опровергаемая возникла снова в системе опровергающей, но по закону прямого антагонизма; и после бесконечных толков о сущности, знаемом, знающем и знании, все усилия самого смелого разума могли дойти только до вывода отрицательного, до самоуничтожения необходимости в сознании. Но так как отрицание не удовлетворило всем требованиям ума, свобода отрицательная объявила мнимые права на достоинство воли и назвала себя свободным сознанием необходимости».

Хомяков видит одно и то же кушитское начало и в финикийской религии, и в буддизме, и в материализме, и в Гегеле.

В изложении Хомяковым истории философии особое место занимает философия Платона. Автор «Записок» не случайно даёт Платону высочайшую аттестацию: «великолепное соединение роскошного воображения, всепроникающего разума, художественного чувства и нравственно просветлённых стремлений». Платонизм – исток византийского православия и соответственно – русского православия. Выводы, которые делает Хомяков, осмысливая значение философии Платона и Аристотеля, имеют методологическое значение для последующей интерпретации духовной истории Европы. По мнению Хомякова, Платон черпал своё духовное богатство из Заратустры и светлых учений Востока, в то время как «Аристотель повёл далее философию в её разумном или рассудочном развитии».

Хомяков создал почву для обоснования миссии православного Востока. По схеме Хомякова очевидно, что следующим этапом осмысления истории будет разоблачение искажений христианства в католицизме Западной Европы, произошедших из-за вторжения в него кушитских начал.

Нелюбовь к Риму становится принципом, позволяющим понять историю после принятия христианства. По Хомякову, Рим исказил дух христианства, превратив его в религию нового договора. Идея законности и обожествления государства дали «Риму силу необоримую… гордое сознание своего превосходства перед другими, менее стройными обществами и несомненную победу во всех борьбах с иными племенами и державами».

Вера для римлянина стала законом, церковь – явлением земным, общественным. Цельность свободы духа была разбита рационализмом, скрытым под оболочкой юридической. Отношение человека к Богу приняло характер вечной тяжбы, молитвы и таинства – характер заклинания. Западный человек понимал церковь только в государственной форме, соответственно инквизиция, казнь за неверие казались ему логичным. В этом плане логичными ему также казались крестовые походы, церковное войско, орден иезуитов.

Римская образованность с её обоготворением политики и законности была некритически воспринята побеждёнными народами «Испанец, галл, британец, были втиснуты в железные формы административного просвещения римского». Оказалось под влиянием «юридизма» и богословие, выполнявшее в ту пору роль универсальной идеологии. В догматическом учении Тертуллиана о грехах и тонкой диалектике Августина «проглядывает юрист».

По существу, Хомяков, как бы забывая, что католицизм всё-таки христианское вероисповедание, акцентирует внимание на элементах в нём только языческих, римских, кушитских. Безусловно, это безусловный просчёт при осмыслении духовной истории христианского Запада и Востока.

Тенденциозность схемы заставила автора «Записок» двойственно высказываться о Византии. Хомяков не мог игнорировать тот факт, что Византия ничуть не меньше, чем Рим, обожествляла государственность. Однако, тенденциозно выбирая исторические факты, Хомяков односторонне интерпретировал духовное влияние Византии. Византия, по Хомякову, сохранила догматические основы первоначального христианства, и хотя «ей не суждено было осуществить понятие о христианском государстве», всё равно ей принадлежит неоспоримая заслуга в истории. Именно благодаря чистоте христианского учения Византия выдерживала в течение 1000 лет удары готских племён, аваров, арабов. Она рухнула перед таким напряжением воинственных стихий Азии, перед которыми едва устояли бы соединённые ополчения всей Европы». Однако Хомякову приходилось признавать, что в Византии произошло омертвление христианства и второй Рим, т. е. Константинополь, должен был пасть.

Миссия второго Рима перешла к третьему, к России, потому что Россия наиболее христианская страна. Христианство в России не подверглось искажениям, которое оно претерпело в Римской империи, более того, русскому народу свойственно христианство, поскольку это народ общинный, земледельческий. Мессианизм России классические славянофилы основывали на соборности.

Именно в этом положении Бердяев, первый серьёзный критик «Записок», увидел непоследовательность построений Хомякова. По Бердяеву, православная философия истории либо должна быть резко апокалиптической, как это и намечено в послании Филофея (теория «Москва – Третий Рим»), либо вообще не может существовать, поскольку идея активного вмешательства в историю не характерна для православия. У Хомякова же эсхатологическая проблема не поставлена. Апокалиптическое сознание, - отмечал Бердяев, - появилось в России на рубеже XX столетия и воплотилось в «Истории будущности христианской теократии» Владимира Соловьёва.

Непоследовательность Хомякова в том, что он, с одной стороны, признавал закономерность органического развития истории, т. е. принадлежал к исторической школе, с другой признавал веру первоосновой истории. Однако веру и творчество духа Хомяков рассматривал эмпирически, и это смешение религиозного плана и историко-эмпирического предопределяют непоследовательность его конструкции. Бердяев правильно отметил, что оценки духовных и культурных устремлений Греции и Рима устарели так же, как устарела и «Философия истории» Гегеля. Однако вспомним, что наша задача не столько критиковать труд Хомякова с точки зрения современных знаний, сколько определить новизну его идей для своего времени.

Возвращаясь к вопросу о месте «Семирамиды» в философско-исторической картине XIX века, хотелось бы подчеркнуть оригинальность концепции Хомякова. Почва его исторических изысканий другая, чем у немецких романтиков: она более конкретна, менее подвержена принципам априорности, в ней меньше эстетических моментов.

Общее у немецких романтиков и славянофилов в их оценке прошлого – отнесение идеала и образца в глубь истории, однако у славянофилов, особенно у А. С. Хомякова, не наблюдается сильной романтизации истории народа, как это было у Новалиса и Шлегеля.

Волящий разум и живознание.

Философское творчество Хомякова сложилось так, что онтологический раздел (учение о бытии), с которого обычно начинается философская система, остался недописанным. В идеалистической философии понятие Сущего означает онтологический абсолют и одновременно совокупность многообразных проявлений бытия. Понятие Бога, принятое в христианском догматическом богословии, Хомяков выразил в терминах философской мысли XIX века. Сущее – абсолют, воплощающий живое единство объективности и субъективности. В основе Сущего лежит свободно творящий дух, разумная воля или волящий разум как сознающее личное «Я», которое в акте самосознания творит мир путём объективирования, т. е. отчуждения внутреннего мысленного содержания. Таковы контуры онтологии, которую Хомяков начал излагать в 1860 году в работе «О современных явлениях в области философии» (философские письма Ю. Ф. Самарину).

Второе философское письмо Ю. Ф. Самарину обрывается на том месте, где автор собирался переходить к учению о Сущем. Однако то, что он успел сказать о Сущем как волящем разуме, достаточно лишь как предпосылка для антропологических, гносеологических построений в рамках славянофильской философии. При этом антропологические построения служат как бы связующим звеном между богословским учением о соборности, гносеологией и философией истории.

Любовь является импульсом творения мира и человека. Законом жизни человека должна быть любовь к Богу и любовь людей друг к другу. «Из всемирных законов волящего разума или разумеющей воли (ибо таково определение самого духа), - пишет Хомяков в статье «По поводу отрывков», - первым, высшим, совершеннейшим является неискажённой душе закон любви».

Мир явлений создан свободной волей Сущего по закону центробежной силы. Человек под воздействием закона центростремительной силы закона любви должен стремиться к Сущему как своему первоисточнику. Бог находится на одном конце мира, человек – на другом. На их взаимном тяготении основывается гармония и порядок. Нарушение любви со стороны человека повлекло нарушение и дисгармонию в мире явлений, смерть и разрушение. Грехопадение человека внесло в действие центростремительной силы разобщение и эгоизм.

Бог путём искупительной жертвы дал человеку возможность спастись. Но спасение невозможно в одиночку. Только в Церкви, в единении с себе подобными, в жертве самоотдающей любви человек способен совершенствоваться и приближаться к Богу. Только в соборной Церкви разрешается труднейшая проблема общежития во имя интересов общности. «Отдельная личность есть бессилие, внутренняя непримиримость, распад». Свобода верующего сохраняется по той причине, что в Церкви человек находит «самого себя, но себя не в бессилии своего духовного одиночества, а в силе своего духовного, искреннего единения со своими братьями, со своим Спасителем».

Страницы: 1, 2, 3