Философский стиль
Деррида стремится свести воедино игру языка и игру мысли. Тем самым во многом
стирается оппозиция между литературой и философией, между логическим
рассуждением и художественным воображением. Подобный синтетический стиль -
отличительная черта авторов постмодернизма, людей не просто играющих, но и
людей деконструирующих.
Игровые принципы
на письме начинаются с азов - с имени автора и подписи. Подпись - идиома, это
нерасчленимый «кусочек» языка, в котором воплощено минимальное игровое
движение «туда-сюда» - росчерк подписи, как правило, включает в себя элемент
зачеркивания, что иллюстрирует любимую идею Деррида о двойной (скрывающей/открывающей)
природе письма. Письмо пишет и стирает, память помнит и забывает, и в этом
двойном движении осуществляется игра различий. В сборнике «Письмо и различие»
есть два эссе, каждое из которых кончаете» именем воображаемого ребе Derissa и Rida (Дерисса и Рида): проницательному читателю остается только
составить из них полустертое имя Деррида.
Словесные игры,
помимо имен, проникают в ключевые термины Деррида.
Язык выступает
как модель, порождающая мысль, задающая первые комбинации и шифры в игре.
Непрерывные каламбуры в деконструктивных текстах, с одной стороны, вносят
элемент забавы и развлечения, напоминают об игровой природе мышления и языка,
а с другой -приучают думать не отдельными единицами, а пучками отношений, держать
в уме целые группы смыслов.
Язык используется
Деррида как средство .нагнетания «обычных» смыслов с тем, чтобы прорваться в
новое - многомерное пространство культуры постмодерна.
Из-за подобной
насыщенности текстов и усложненного языка многие критики даже ставят ему в укор
чрезмерную внимательность к слову, манию постоянных уточнений, оговорок, что
ведет к своеобразному стилевому «тику» -Деррида нередко «отодвигает» от себя
какой-либо термин, заключая его в кавычки, в его сочинениях на каждом шагу
скобки, вводные обороты, выделенные курсивом словосочетания. Порой в тексте
специально сохраняются черты черновика и конспекта - зачеркнутые слова,
замечания на полях, неоконченные предложения. Столь активное использование всех
средств .выразительности письменной речи наглядно демонстрирует стремление
Деррида увидеть в письме символическую модель мышления.
Однако надо
приучиться не только играть, но и вовремя менять игру, а то и совсем оставить
ее, иронизировать над игрой. Стандартное библиотечно-университетское воспитание
ориентирует читателя на поиск единого смысла или кодирующей системы в тексте,
ив тот момент» когда кажется, что она вот-вот найдена, Деррида делает еще один
виток, открывающий новые возможности. Колебания, сомнения, «достраивания»
смыслов, неожиданные ассоциации — запланированный автором эффект. В этом
проявляется важная черта культурного сознания постмодернизма: текст, будь то
философский или литературный, создается заранее в расчете на завершающую
критическую активность, включает ее в себя как потенциальный контекст. Без нее
текст «открыт», незавершен, и самодовлеющим оказывается само движение мысли,
сам процесс игры.
Работа Деррида
«Шпоры: стили Ницше» - превосходный пример игре-то стиля в философии. Текст
строится из двух колонок, между двумя колонками спорадически возникают
переклички смысла, ассоциативные связи, работает машина продуцирования новых
метафор и идей. Движение взгляда читателя согласно такому интеллектуальному
«дизайну» - само есть метафора игры. Вспомним, что челноковое движение
«туда-сюда» (в данном случае между колонками текста) - минимальная проекция
игры, ее код и модель. Об этом писали и И. Хейзинга, и X. Гадамер — цитируем
последнего: «Движение, которое и есть игра, лишено конечной цели; оно
обновляется в бесконечных повторениях. Ясно, что понятие движения взад и вперед
настолько центрально для сущностного определения игры, что безразлично, кто или
что выполняет это движение» [5, 149] .
Часто в своих
рассуждениях об игре Деррида ссылается на Ницше, прославляющего радость чистого
думанья, диониссийский экстаз в сфере мудрости. Вслед за Ницше
деконструктивисты практически стирают границу между мышлением и шуткой, между
интересной идеей и удачным каламбуром. Интеллектуальная игра нивелирует
иерархию разных уровней сознания: и чистое созерцание, и критическая
деятельность, и жанр изложения, и язык оказываются замкнутыми друг на друга в
единой стихии играющих знаков.
Понимание игры
как бесконечного комбинирования культурных ценностей и знаков в принципе
выводимо из трудов Хейзинги. Модель культуры, предлагаемая Деррида, отвечает
многим признакам игры, названным Хейзинга: свободный дух, самоценность,
театральность, повторяемость, ставка на случайность, риск, шанс и тайна
результата и, наконец, элемент забавы, веселья, остроумия. И все же
классическая концепция игры существенно отличается от философии игры в
постмодернизме. Обоснование этих различий содержалось в программном выступлении
Деррида 1966 года на конференции в университете Дженса Хонкинса, поэтому статья
«Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук» (название доклада 1966
года) считается в своем роде классикой и заслуживает внимательного и аналитического
рассмотрения.
Прежде всего,
Деррида переформулирует ключевое понятие «структуры», ссылаясь на резкие
изменения в его трактовке: «... в истории понятия «структура» произошло нечто
такое, что можно было бы назвать «событием». . .Что же это за событие?
Его внешняя форма представляется как некий разрыв и удвоение» [3,
445]. Этот переворот - результата критического мышления Ницше, Фрейда и
Хайдеггера - в самом общем плане может быть назван «децентрированием»
структуры.[6, 17]
Традиционная
интерпретация структуры, до обозначенного «события», обязательно предполагала
наличие «центра» или «фиксированного начала». Обеспечивая четкость системы,
центр структуры допускает игру ее элементов только внутри общей формы[3, 445]. В
структуре выделяются центр и игра как антагонистические начала: центр
сдерживает игру, игра размывает центр.
За семь лет до появления
этой статьи Деррида аналогичное разграничение ввел Гадамер в известной работе
«Истина и метод». Гадамер, в частности, писал: «Игра как таковая, в том числе
и непредсказуемость импровизации, принципиально повторима, и в этой мере
постоянна. Ей присущ характер «произведения», «эргона», а не только «энергейи».
В этом смысле я называю ее «структурой». Итак, игра - это структура, застывшая
модель, выделяемая благодаря повторению. «Но и структура - игра, так как
вопреки своему идеальному единству обретает свой полный смысл только в
процессуалыюсти» [5, 157,163]. Характерно, что именно в игре Деррида усматривает
качественный потенциал структуры, ее «структурность».
Что же касается
центра, то с одной стороны, он неподвластен игре - текучим перекомбинациям
элементов, смыслов, терминов. С другой стороны, центр, будучи непознаваемым
уникальным средоточием, управляя структурой; сам лишен характеристик структурности
в силу своей неопределенности, недоступности для играющих, кодирующих,
называющих элементов. Отсюда известный парадокс в классической философии:
«Центр, структуры одновременно находится и внутри, и снаружи» (можно сравнить
со схоластическим определением Бога: шар или круг, центр которого везде, а окружность
в бесконечности). Таким образом, традиционные представления о структуре исходно
противоречивы, поскольку «понятие центрированной структуры - это понятие
обоснованной игры, построенной на некой основополагающей неподвижности и
успокоительной достоверности, которая сама по себе выведена из игры» [3, 446].
Очередная система
каждый раз пытается обуздать свободу игры, редуцировать пульсирующую
структурность до жесткой формы археологии/телеологии. И когда в очередной раз
оказалось, что предложенная сетка категорий не захватывает таинственный центр,
не описывает начало и конец, истоки и 'эсхатологию, в дело вступила динамика
игры, перекодировок.
И вот наступает
«событие», знаменующее кризис этого процесса: люди начинают понимать, что центр
- не есть суть, объект называния и постижения, а только функция, порождающая
непрерывный поиск имен, новых метафор, описательных систем. Центр — пусковой
механизм игры. Центр перестали мыслить в категориях присутствия - свершилось
«децентрирование». «Вот в этот-то момент язык и завладевает универсальным проблемным
полем; этот момент, когда за отсутствием центра или начала все становится
дискурсом - при условии, что мы будем понимать под этим словом систему, в
которой центральное, изначальное или трансцендентальное означаемое никогда
полностью не присутствует вне некоторой системы различий. Отсутствие
трансцендентального означаемого раздвигает поле и возможности игры значений до
бесконечности» [3, 448].
Таким
образом, если раньше ученые имели дело с «атомарными» единицами смысла в каждой
гуманитарной сфере, то после «разрыва» исследователи вышли на уровень
«молекулярных» взаимодействий. Разматывая знаковую цепочку, интерпретатор
прежде мог прийти к конечному означаемому - «последнему» смыслу: это есть Бог,
Истина, Смысл жизни и т.д. Современные интерпретаторы лишены подобной
счастливой возможности. Для них процесс означивания потенциально бесконечен,
ибо уже нет ощутимых границ между игрой и не игрой. Нет пределов игрового
пространства. Разительный контраст с традиционными «центрированными» играми!
Ведь «ограничение поля игры, - как справедливо подчеркивает Хейзинга, -
противопоставляет мир игры, как мир закрытый, миру цели, причем без перехода и
опосредований» [9, 153]. В царстве игры весь мир становится гигантским
означающим - можно писать, вслед за Роланом Бартом, работы о семиотике моды,
причесок, о символах города, но с одной небольшой поправкой: эти работы надо
соединить, замкнуть друг на друга в бесконечную систему, чтобы получилось, как
будто бы книги разговаривают друг с другом в библиотеке, а читатель лишь
слушает эту самопроизвольную беседу. Тогда будет действовать утопическая
модель Деррида-Гадамера: всюду язык, всюду текст, всюду знаки, интерпретирующие
друг друга ad infinitum (до бесконечности).[6, 19]
Новизна этой
всеобъемлющей игры - не количественная: игровое поле безгранично расширяется
не за счет увеличения размеров, то есть размножения перекодировок и знаковых
замен, а за счет выпадения центра, задающего и одновременно сдерживающего ход
перестановок.
Можно
с уверенностью говорить об антитетическом начале для игры. Его имя - «философский
тоталитаризм», т.е. желание придумать тотальную исчерпывающую формулу,
редуцирующую своеобразие феноменов до простейших объяснительных структур. Не
вдаваясь в детали полемики: Деррида в итоге демонстрирует, что тотальный
структурализм Леви-Стросса базируется на избыточных с точки зрения редукции
посылках - на тайно подразумеваемых «научных» мифах в духе руссоизма об утраченном
изначальном непосредственном единстве природы и человека. «.. .Движение игры,
осуществляющееся благодаря нехватке, отсутствию центра и начала, является
движением дополнительности» [3, 461]. Этот термин Деррида несет два
смысла: дополнить - прибавить к имеющемуся и заполнить, восполнить недостающее,
отсутствующее.
«Игра - это
раскол присутствия... Всякая игра — это игра отсутствия и присутствия, однако
если мы стремимся помыслить ее в некоем радикальном смысле, то мыслить ее
следует до альтернативы присутствия и отсутствия; само бытие нужно помыслить
как присутствие или отсутствие, исходя из возможности игры, а не наоборот» [3,
464]. Присутствие, составляющее ранее безусловный центр структуры, теперь
воспринимается лишь как элемент в движущейся цепи различий, - Деррида, как
видим, не довольствуется сменой оппозиций (присутствие — отсутствие), а
выходит на более сущностный, критический для современного мышления уровень
благодаря концепции игры как основы различий.
Обобщая все
перечисленные антиномии и понятийные сломы, Деррида рисует в конце эссе картину
двух культурных традиций толкования понятий «знак», «структура», «игра»,
«интерпретация». Первая стремится расшифровать и мечтает обрести истину,
полноту присутствия, надежное основание, истоки и положить конец игре. Вторая
традиция более не ищет утраченные истоки, утверждает игру и мир непогрешимых
знаков, лишенных истины и истоков, открытых.для активной интерпретации.
Вынужденное
соседство, погружение в общий материал обеих традиций порождает уникальную
ситуацию в культуре XX века. Игровая традиция, стремясь децентрировать
классические категории и утвердить мир веселых знаков, все-таки оперирует
сложившимся языком и философским инструментарием. «...Выход за пределы
философии заключается не в том, чтобы перевернуть последнюю страницу философии
(что чаще всего оборачивается просто дурным философствованием), а в том, чтобы
некоторым определенным образом продолжить читать философов» [3, 459].
Описанные
методологические трудности имеют несколько последствий, определяющих стиль
постмодернистского мышления. Это «приговоренность» к традиции, вынужденное
повторение известного, присвоение, выражение себя через разрушение другого,
интертекстуальность. Напряженность контекста отражает специфику творческого
момента в постмодернизме: новая мысль может восприниматься только на скрещении
уже известных идей, в процессе ориентации в культурном пространстве. Ссылки,
цитаты, термины - не модный «джентльменский набор», а существенный компонент и
творчества, и восприятия. Авторская индивидуальность выражается скорее в
словах, в оттенках: никто не спутает, скажем, «дом бытия» Хайдеггера с
«различиями» и «следами» Деррида. Подобные слова становятся символическими
представителями концепций, и неудивительно, что большинство современных
философов «зациклены» на языке, на игре слов. Индивидуальность обнаруживается в
различии, на изломе языка: в пародиях, в шпатах, в иллюзиях, в хитрых
комбинациях, в повторениях. Язык предстает как хранилище «отложенных»,
«снятых» смыслов, и потому для философа очень важно «слушать» язык. Но основное
свойство постмодернизма в том, что он несводим к фиксированной доминанте. Эго
обязательно игра, полистилистика, активное взаимодополнение различных философских
и художественных систем. Динамическое соприкосновение стилей порождает общее интертекстуальное
пространство, в котором невозможно «чистое» переживание изолированного смысла
или эстетического импульса.
Игру можно
постичь только играя. Да и метафизика, если хочет обернуться метафизикой игры,
должна, прежде всего, стать игрой метафизики. Игра есть правило философии -
таково убеждение современного постмодернизма.
С точки зрения классической,
традиционной ментальности, постмодернизм - это ужасное время, которое разрушает
личность и лишает общество внутреннего ядра , а человека - устойчивости. Но для
человека своего мира современное общество предстает как единственно возможная
реальность, в которой не только можно жить, но и быть счастливым. Этому
помогает особое понимание игры как открытого для направленности движения,
свободной от целеполагания трансформации. Игры процессов изменения, игры
вариантов развития. Не жесткая направленность, обусловленная целеполаганием, а
свободная игра. Однако хаос и анархия отсутствуют в игре. Исход игры
непредсказуем, но сам ход игры упорядочен. Экономические, социальные отношения
тоже могут объясняться игровой методологией. Некие новые взаимно принятые
условия и правила игры более действенны во многих взаимоотношениях
экономических субъектов. Например, то, что мы называем “коррупцией” на самом
деле есть новая реальность экономических отношений, в определенном смысле
упорядоченная и понятная тем , кто в нее погружен. Миф о тотальной
безнравственности государственных чиновников порожден традиционалистским
сознанием, бессильным объяснить новую реальность.
Итак, заканчивая реферат, я пришел к
выводу, что непреходящий интерес к игре и ее универсальному характеру
заключается в том, что она явление эстетическое, а мир, организуемый по
правилам игры, - мир завораживающей иллюзии. Не всеми участниками
воспринимаемый как прекрасный, но для Наблюдающего (зрительно или мысленно)
предстает как величайшее зрелище.
1. Вайнштейн О.Б. Философские
игры постмодернизма // Апокриф. - 1991. - N 2.
2. Вайнштейн О.Б. Постмодернизм:
история или язык? // Вопросы философии. - 1993. - №3
3. Деррида Ж. Структура, знак и игра в
дискурсе гуманитарных наук// Деррида Ж. Письмо и различие.- М., 2000.
4. Деррида Ж. Шпоры: стили Ницше
// Философские науки. - 1991.- №3-4.
5. Гадамер Х.-Г. Истина и метод.
- М., 1988.
6. Гильмутдинова Н.А.
Философские игры постмодернизма // Вестник УлГТУ. – 2002. - №2.
7. Кутырев В.А. Культура и
технология: борьба миров. – М.:«Прогресс – традиция». – 2001, 240 с.
8. Финк Е. Основные феномены
человеческого бытия // Проблемы человека в западной философии. М.: «Прогресс».
– 1988. – с.357-403
9. Хейзинга Й. Homo ludens. В
тени завтрашнего дня. - М.: «Прогресс – академия». – 1992, 464 с.
Страницы: 1, 2, 3
|