Что такое социальная масса, как она есть.

Потребителем современной информационной действительности является социум, толпа. Усилия социологов, политиков, экономистов направлены на влияние на эту безликую массу. Сложилось общее мнение о том, что усилия государства, масс-медиа и власти сдерживают первозданную,необузданную силу толпы, которая по природе своей социально активна. Бодрийар предлагает [6] иную точку зрения – толпа по природе инертна, и ее спокойствие объясняется не усилиями сдерживающих сил, а изначальным спокойствием и незаинтересованностью в чем бы то ни было:

“Всё хаотическое скопление социального вращается вокруг этого пористого объекта, этой одновременно непроницаемой и прозрачной реальности, этого ничто - вокруг масс. Магический хрустальный шар статистики, они, наподобие материи и природных стихий, "пронизаны токами и течениями". Именно так, по меньшей мере, мы их себе представляем. Они могут быть "намагничены" - социальное окружает их, выступая в качестве статического электричества, но большую часть времени они образуют "массу" в прямом значении слова, иначе говоря, всё электричество социального и политического они поглощают и нейтрализуют безвозвратно. Они не являются ни хорошими проводниками политического, ни хорошими проводниками социального, ни хорошими проводниками смысла вообще. Всё их пронизывает, всё их намагничивает, но всё здесь и рассеивается, не оставляя никаких следов. И призыв к массам, в сущности, всегда остаётся без ответа. Они не излучают, а, напротив, поглощают всё излучение периферических созвездий Государства, Истории, Культуры, Смысла. Они суть инерция, могущество инерции,власть нейтрального.

Именно в этом смысле масса выступает характеристикой нашей современности - как явление в высшей степени имплозивное [тo есть не "взрывающееся", не распространяющееся вовне, а, наоборот, вбирающее, втягивающее в себя], не осваиваемое никакой традиционной практикой и никакой традиционной теорией, а может быть, и вообще любой практикой и любой теорией.

Воображению массы представляются колеблющимися где-то между пассивностью и необузданной спонтанностью, но всякий раз как энергия потенциальная, как запас социального и социальной активности: сегодня они - безмолвный объект, завтра, когда возьмут слово и перестанут быть "молчаливым большинством", - главное действующее лицо истории. Однако истории, достойной описания, - ни прошлого, ни будущего - массы как раз и не имеют. Они не имеют ни скрытых сил, которые бы высвобождались, ни устремлений, которые должны были бы реализовываться. Их сила является актуальной, она здесь вся целиком, и это сила их молчания. Сила поглощения и нейтрализации, отныне превосходящая все силы, на массы воздействующие. Специфическая сила инертного, принцип функционирования [I'efticace] которой чужд принципу функционирования всех схем производства, распространения и расширения, лежащих в основе нашего воображения, в том числе и воображения, намеренного эти схемы разрушить. Недопустимая и непостижимая фигура имплозии (возникает вопрос: применимо ли к имплозии слово "процесс"?), о которую спотыкаются все наши рассудочные системы и против которой они с упорством восстают, активизацией всех значений, вспышкой игры всех означающих маскируя главное - крушение смысла.”

Таким образом, роль социологии – не во влиянии, а, скорее, во флегматичной констатации фактов поведения социума: “ Социология в состоянии лишь описывать экспансию социального и её перипетии. Она существует лишь благодаря позитивному и безоговорочному допущению социального. Устранение, имплозия социального от неё ускользают. Предположение смерти социального есть также и предположение её собственной смерти.

Термином "масса" выражено не понятие. За этим без конца используемым в политической демагогии словом стоит рыхлое, вязкое, люмпенаналити-ческое представление. Верная себе социология будет пытаться преодолеть его ограниченность, используя "более тонкие" категории социо-профессионального и классового, понятие культурного статуса и т. д. Стратегия ошибочная:

бродя вокруг этих рыхлых и некритических (как некогда "мана" – сверхъестественная сила, согласно верованиям народов Меланезии и Полинезии присущая определённым людям, животным, вещам и духам ) представлений, можно пойти дальше, чем умная и критическая социология. Впрочем, задним числом оказывается, что и понятия класса, социальных отношений, власти, статуса, институции и само понятие социального, все эти слишком ясные, составляющие славу узаконенных наук понятия, тоже всегда были только смутными представлениями, на которых, однако, остановились с тайной целью оградить определённый код от анализа.

Стремление уточнить содержание термина "масса" поистине нелепо - это попытка придать смысл тому, что его не имеет. Говорят: "масса трудящихся". Но масса никогда не является ни массой трудящихся, ни массой какого-либо другого

социального субъекта или объекта. "Крестьянские массы" старого времени массами как раз и не были: массу составляют лишь те, кто свободен от своих символических обязанностей, "отсетчен" (пойман в бесконечные "сети") и кому предназначено быть уже только многоликим результатом функционирования тех самых моделей, которым не удаётся их интегрировать и которые в конце концов предъявляют их лишь в качестве статистических остатков. Масса не обладает ни атрибутом, ни предикатом, ни качеством, ни референцией. Именно в этом состоит её определённость, или радикальная неопределённость. Она не имеет социологической "реальности". У неё нет ничего общего с каким-либо реальным населением, какой-либо корпорацией, какой-либо особой социальной совокупностью. Любая попытка её квалификации является всего лишь усилием отдать её в руки социологии и оторвать от той неразличимости, которая не есть даже неразличимость равнозначности (бесконечная сумма равнозначных индивидов 1+1+1+1 - это её социологическое определение), но выступает неразличимостью нейтрального, то есть ни того, ни другого.”

Феномен 2000 года.

Обратный отсчет и конец света.

            Информационный шум, поднявшийся из-за окончания одного тысячелетия и начала другого не мог не привлечь внимания людей мыслящих. По мере разворачивания компании «ожидания 2000 года» (с потаённым страхом), становилось все яснее, что мы имеем дело скорее с PR-акцией; мистический восторг, ожидание чего-то вновь проснулось в людях – как будто и не было ни компьютерной эпохи, ни полетов в космос, ни интернета. Люди остались со своими почти первобытными страхами и предчуствиями ужасающего чуда. Все поколения перед чем-то единственным, очень редким (в переживании чего опыта у людей нет). Бодрийар в работе [7] пишет:

«Мы ожидаем Года 2000 и сдерживаем наше дыхание. О чем бы мы не говорили, — об Интернете, глобализации, Европе, единой валюте, клонировании, скандалах, — единственный важный результат в конце столетия: конец столетия. Именно благодаря концу столетия все другие события могут быть отложены. Это именно то событие, которое может иметь непредсказуемые последствия. Фактически, это не-событие, но роковое не-событие, вызванное своего рода числового магией. Волшебное ожидание, вовсе не Божьего царства, как это было в Году 1000. Но все еще милленаристское, то есть околоисторическое или внеисторическое.

Мы уже в ожидании Года 2000, в его тени, как если бы он был приближающимся астероидом. Также, как любые выборы замораживают политическую жизнь на год раньше срока, так и тень тысячелетия создает пустую воронку, засасывающую целое столетие. Год 2000 корректирует все исторические требования вплоть до стирания самих исторических отметок (и 20-го столетия тоже). Мы роемся в архивах. Мы улаживаем старые счета. Мы восстанавливаем воспоминания (включая память об ожидании Года 2000, как если бы он уже наступил). Мы стираем и очищаем, чтобы успеть закончить столетие с политически корректным итогом. Это, вообще говоря, вопрос исторического очищения. Весь 20-й век под судом. И это ново. Ни одно из предыдущих столетий не делало этого. То, что они делали, была история. То, что мы делаем, — испытание истории.»

Обратный отсчет завораживал людей, позволял прочувствовать и ощутить каждый проживаемый день, “поймать” время. Есть нечто магическое в обратном отсчете [7]: “Нет лучшей аллегории для фатального обратного отсчета, чем роман Артура Кларка “Девять Миллиардов Имен Бога.” Общине тибетских монахов поручено уточнить и перечислить все имена, данные Богу. Есть девять миллиардов имен. Согласно пророчеству, в конце обратного отсчета, когда последнее имя будет записано, мир придет к концу. Но монахи устают и, чтобы дело двигалось быстрее, они обращаются к экспертам IBM, которые приходят на помощь с охапкой компьютеров. Работа сделана за три месяца. Как если бы мировая история закончилась за несколько секунд благодаря виртуальному вмешательству. К сожалению, это еще и характеризует исчезновение мира в реальном времени. Пророчество о конце мира, которое соответствует исчерпанию всех имен Бога, становится истинным. При возращении с гор техники IBM, до того не верившие ни слову в этой истории, видят, что все звезды в небе исчезают одна за другой…”

Бодрийар также пишет о том, что самозабвенно разрушая собственную реальность, наполняя ее информационными призраками, возможно, хотя бы в конце тысячелетия мы осмотримся и увидим, что соткали нашу историю из фантомов и лжи, что сами закрыли себе глаза на реальный мир [7]: “Ускорение экстремальных явлений, вместе с бесконечной работой рециркуляции [переработки], создает повторяющиеся ситуации, которые нельзя больше объяснить историческими причинами (raison historique). Повторяющиеся ситуации, такие, как войны, этнические конфликты, националистические и религиозные восстания появляются постоянно. Мы могли бы называть их призрачными событиями (ghost-events).

Даже когда мы думаем, что мы можем понять их, сравнивая с предыдущими событиями, они уже больше не означают того же самое. Те же самые перипетии (peripeties) не обязательно имеют то же самое значение в зависимости от того, происходят ли они на восходящей или на нисходящей фазе истории, в зависимости от того, являются ли они частью истории в создании или истории в разрушении. Сегодня мы находимся в середине дефектной истории, истории, которая разрушается (se defait). Именно поэтому эти события — призрачны.

Нам известен диагноз, который поставил Маркс Наполеону III, «маленькому» Наполеону, — гротескное повторение первого Наполеона. Он подобен пародии, случай деградации — по сравнению с оригиналом. История использует технику повтора, чтобы идти вперед, в то время как фактически она возвращается. История, повторяясь, превращается в фарс.

И мы могли добавить: Фарс, повторяясь, становится историей.

Текущий период демонстрирует нам множество примеров этого деградирующего и исчерпанного повторения первых событий современности. Как таковая, нынешняя эпоха могла бы действительно называться «постсовременной». Она «постсовременна» в том смысле, что ее состояние — это состояние симуляции или призрачности (spectrality) событий, для которой единственные подмостки — средства массовой информации. Постсовременные события подобны побочному продукту. Они являются событиями истории, которая больше не способна обновиться, нереальной истории, в которой актеры — не более, чем статисты. Война в Боснии дала нам драматический пример такого состояния. Она не была событием. Скорее, она была символом бессилия истории. Это был застой, «забастовка событий», как сказал Македонио Фернандес. Что означает метафора «забастовка событий»? Она означает, что рабочую силу истории оставили без работы. Но это означает также и то, что начинается работа траура, которая часто и является работой средств массовой информации. Средства информации должны заняться этим и сделать событие, также, как капитал занят производством рабочей силы. Это парадоксальная отмена всех наших классических перспектив. Согласно этой новой конфигурации, когда рабочая сила является продуктом капитала, сам акт работы утрачивает свое значение (как и шанс, что рабочая сила сможет опрокинуть капиталистический порядок). Точно так же событие, произведенное средствами информации, больше не имеет никакого исторического значения. Оно больше не имеет формы политического объяснения. Единственное объяснение, еще сохранившееся, — это визуальное объяснение средствами информации. Событие становится виртуальным. Повсеместно виртуальность (медиатическое (mediatic) гиперпространство с его множественным интерфейсом) уничтожает то, что мы могли бы назвать, если это все еще имеет какое-то значение, реальным движением истории.”

11 сентября 2001-го и симуляции.

Путь к катастрофе?

            11 сентября 2001 года потрясло мир. Бессмысленность и жестокость терракта, совершенного в Америке не могла никого оставить равнодушным. Некоторые называли произошедшее уроком на будущее, другие полагали, что атака – дело рук американских спецслужб и заинтересованных военнопромышленников (а размах и спланированность терракта позволяли предполагать такое…); некоторые считали, что это лишь начало – но безразличных не было. Все понимали, что за атакой на Америку последует ее возмездие. Очевидно было , что возмездие будет жестоким; неясно было лишь одно: «На кого оно падет?»

            Сейчас же, по прошествии почти двух лет, завершении двух военных компаний США хочется задаться вопросом: “Не обманули ли весь мир в очередной раз? Не выдали ли желаемое за действительное? Не построили ли для всех очередной мираж из аргументов, подобно Голливуду, ткущему свои грёзы из воздуха?!” И финальным аккордом этих вопросов должно прозвучать, кажется, следующее: не начинают ли симуляции, фантомы нашей реальности стоить жизней невинных людей? А если так – то не стоит ли признать, что борьба с “информационными миражами” – одна из наиболее существенных задач современного общества.

В завершение, кажется интересным, привести одну из последних статей Жана Бодрийара, опубликованную в “Le Monde” и посвященную оценке событий 11 сентября 2001 года и социального отклика на них.

“Дух терроризма.”

Мы постоянно сталкиваемся с событиями мирового значения: от смерти леди Дианы до Чемпионата мира по футболу, или же с событиями реальными и жестокими, такими как война и геноцид. Но не было ни одного символического события мирового значения, причем, не только ставшего известным всем, но такого события, которое обрекло бы на неудачу саму глобализацию. Стагнация, продолжавшаяся в течение всех 1990-х годов, была настоящей "забастовкой событий" (по выражению аргентинского писателя Маседонио Фернандеса (Macedonio Fernandez). Теперь забастовка окончена. События перестали бастовать. В случае с терактами в Нью-йоркском Торговом центре мы имеем дело с событием абсолютным, настоящей "матерью" событий, событием в чистом виде, которое концентрирует в себе все другие события, которые никогда еще не происходили.

Ход исторического процесса и развитие отношений власти потрясены до основания, также как нарушены условия возможного анализа. Событие диктует время. Поскольку другие события застоялись, то следует опередить их, идти быстрее. Когда же они ускорятся в свою очередь, нужно будет двигаться медленнее. Но нельзя позволить похоронить себя под спудом речи и в облаке войны, ясность незабываемых образов должна остаться незамутненной.

Во всех речах по поводу терактов и во всех комментариях опускаются заключенный в этом событии катарсис, и ослепление, им вызванное. Моральное осуждение, организация священного союза против терроризма - реакция соразмерна чудесному ликованию, заключенному в созерцании разрушения мировой мощи, больше того, созерцании ее саморазрушения, зрелище самоубийственной красоты. Поскольку именно красота, своим именем, разожгла всю эту ненависть, взрастила ее в мире, отчего и возникло это воображение терроризма, которое бессознательно живет во всех нас. То, что мы словно бы видели во сне это событие, что весь мир словно бы грезил им, - потому что никто не может не мечтать о разрушении могущества, ставшего до такой степени гегемонным, - вещь абсолютно неприемлемая для западного сознания морали, но являющаяся неоспоримым фактом, что выражается в патетической жестокости всех дискурсов, в которых хотят избежать самой этой мысли.

Страницы: 1, 2, 3, 4