При явных различиях идеологических лозунгов все происходя­щее напоминает языковую политику 20-х и первой половины 30-х гг. Имеется однако серьезное отличие. В прошлом такая по­литика либо целиком направлялась центром (30-е гг.), либо при активной местной инициативе пользовалась целенаправленной поддержкой центра (20-е гг.). Теперь же вся политика осуществ­ляется непосредственно в республиках, обычно независимо друг от друга. Сейчас уже невозможно, например, ставить вопрос об унификации алфавитов, наоборот разнобой только усиливается. О какой-либо политике российского центра говорить вообще не приходится. Вполне верны такие слова: «Создается впечатление, что руковод­ство России не в полной мере осознает этнический компонент подоплеки конфликтов и противоречий, в тех случаях, когда не слышно открытого звучания явно националистических лозунгов».

Сейчас, когда эйфория суверенизации прошла, все более слыш­ны голоса специалистов, считающих, что вся политика в языко­вой области оказалась неверной: «Не допустили ли мы ошибки при разработке закона о языках, в которой принимал участие и автор, признав возможность провозглашения государственными фактически миноритарных языков, причем миноритарных не толь­ко в масштабах всей России, но и в масштабе данной республи­ки? Не допустили ли мы ошибки также и при разработке закона об образовании, предоставив республикам в составе РФ излиш­не большую самостоятельность при определении объема так на­зываемого национально-республиканского компонента? И не приводит ли этот компонент в том виде, в котором он понимает­ся сегодня федеральными органами образования, не к интегра­ции, а к дезинтеграции в рамках России?». Или еще резче: «Этнические элиты рассматривают соответ­ствующую языковую политику как эффективный механизм уста­новления этнократических режимов в бывших российских авто­номиях... «Национальная» творческая интеллигенция, формиру­ющая и одухотворяющая националистическую доктрину, кровно заинтересована в монополии на потребителя ее интеллектуаль­ной продукции. Не выдерживая конкуренции с «высокой» миро­вой профессиональной культурой (ее ретранслятором в культуру российских народов служит русский язык), носители «националь­ной идеи» стремятся административными мерами расширить свою реальную и потенциальную аудиторию».

Националистические идеи в республиках в составе России, бе­зусловно, существуют. И все же о реальном сужении владения русским языком или преподавания этого языка говорят, прежде всего, применительно к двум регионам России: Якутии-Саха и Туве, где единственным государственным языком объявлен тувинский.  Уже отмечена обособленность данных регионов и срав­нительно низкую русификацию коренного населения даже в со­ветское время. Теперь Якутия и Тува в условиях нового распада хозяйственных связей оказываются обособленными еще в боль­шей степени, что влияет и на языковую политику. Ср. сходную ситуацию в ряде регионов в начале 20-х гг. Третий район, где позиции русского языка сознательно ослаблялись – Чечня с 1991 г., единственная национальная республика в России, где прямо ставится вопрос о государственной независимости. О том, что там происходило в языковой области, известно мало, но, как пишет один из исследователей, «в Чеченской республике изме­нение языковой ситуации уже сейчас обусловливает резкое со­кращение объема общественных функций русского языка». Сейчас же можно ждать дальнейшего сверты­вания роли русского языка в Чечне.

В других же национальных образованиях как-то беспокоиться за судьбу русского языка пока не приходится. Несмотря на выска­зывания национал-романтиков и просто националистов реаль­ная ситуация выглядит иначе. Что бы ни происходило, но ситуа­ция, скажем, в Адыгее ничуть не изменилась по сравнению с советским временем, когда ректор Адыгейского пединститута вполне резонно писал: «При такой небольшой численности (80 тысяч человек) функции адыгейского языка ограничены. Мы не в состоянии обеспечить издание учебной и научной лите­ратуры на родном языке, дающей возможность готовить специа­листов для всех областей экономики и культуры. Мы не можем создать и содержать множество вузов, техникумов, училищ, уком­плектовать их квалифицированными кадрами. Практически не­возможно перевести на адыгейский язык, как и на язык любой малочисленной народности, все труды, информирующие о дос­тижениях советской и мировой науки, техники, культуры, кни­ги, учебники; журналы, газеты, передачи телевидения, радио, кинокартины». Пусть уже нет «советской науки, техники, культуры», и не все признают их достижения, но про­блема остается той же.

Для большинства регионов, как и в советское время, надо беспоко­иться не столько о судьбе русского языка, сколько о судьбе дру­гих языков, в том числе и так называемых титульных. На всерос­сийской конференции «Языковые проблемы Российской Феде­рации и законы о языках», проходившей в Институте языкозна­ния РАН в ноябре 1994 г., на немногие упомянутые выше выс­тупления об угрозе русскому языку в Якутии и Туве приходились более десятка выступлений о совершенно иной ситуации. «В на­стоящее время в большинстве школ Российской Федерации, в том числе в так называемых национальных школах Карачаево-Черкессии, языком обучения является русский». В Хакасии «к составлению учебников и пособий из-за отсут­ствия средств еще не приступили... В настоящее время школ с хакасским языком обучения в республике нет... Практически в настоящее время хакасский язык используется только в географических наименованиях, и то в ограниченных пределах». «Среди детей городских респондентов коми-пермяцкой национальности только у 18,4% дети свободно говорят на языке своей национальности..; нацио­нальной школы в округе практически нет, и только в четверти школ ведется преподавание коми-пермяцкого языка и литерату­ры как предметов..; все средства массовой информации в округе в настоящее время русскоязычны..; на съезде депутатов всех уров­ней, проходившем в Кудымкаре в 1992 году, решение о фор­мальном уравнении прав-русского и коми-пермяцкого языков на территории округа не было принято, хотя большинство депута­тов были коми-пермяками».

В многонациональном обществе стихийно продолжает господ­ствовать потребность взаимопонимания. Сложившиеся стереоти­пы действуют, пусть власть уже не ведет политику русификации. И энтузиасты возрождения языков вынуждены с горечью кон­статировать; «В Бурятии еще немало людей рассматривало пре­подавание родного языка в школе как пустое времяпровождение, предпочитая ему изучение иностранного языка или учебу в му­зыкальной школе»; «Низкий престиж языка способствует дальнейшему усилению дефицита этничес­кой идентичности у коми-пермяков, а ослабленное этническое самосознание все более подрывает позиции коми-пермяцкого языка в обществе..; русский язык субъективно воспринимается как язык более высокого порядка». Автор доклада о коми-пермяках пришел к наиболее печальным выво­дам: «Этнос лишился к настоящему времени своего ядра. Поэто­му столь характерное для других республик движение за нацио­нальное возрождение здесь почти отсутствует... На формирование национально ориентированных кадров местной интеллигенции, особой культурной среды, которая благоприятствовала бы наци­ональному развитию, нужны годы и средства. Существует реаль­ная опасность, что первого в запасе уже нет, а возникновение второго не предвидится, и процессы этнической эрозии приоб­рели у коми-пермяков необратимый характер». И там, где такая интеллигенция есть, пусть в небольшом числе, ее устремления не находят поддержки.

Как и в 20-е гг., образуются «ножницы» между находя­щими официальную поддержку стремлениями национально ори­ентированной интеллигенции, думающей о потребности иден­тичности, и настроениями массы, для которой главной оказыва­лась потребность взаимопонимания. Но кое-что и изменилось.

Раньше языковое строительство вела вместе с интеллигенцией малых народов просветительски настроенная русская интелли­генция, которой ввиду ее лучшей профессиональной подготовки чаще принадлежала главная роль. Теперь просветительские тра­диции почти утеряны, а русское население России обычно на­строено в пользу ассимиляции и не думает о национальном воз­рождении калмыков или коми-пермяков. Раньше большинство представителей нацменьшинств не знали даже грамоты, стихийно преобладали национально-культурные традиции. Теперь люди уже в большинстве имеют среднее образо­вание, но приобретенная культура – во многом культура рус­ская, связанная с русским языком. Вернуться к тому, что уже изгладилось из сознания, труднее, чем шлифовать и развивать уже имеющееся. Поэтому в 20-е гг. гораздо легче было ставить вопрос о развитии образования на малых языках России. Возрож­дение языков часто закономерно связывают с возрождением тра­диционных, иногда дохристианских культур.

Появление «Красной книги» – безусловно, положительное яв­ление. Однако помимо констатации ситуации нужна целенаправ­ленная государственная политика, аналогичная той, которая при всех своих недостатках все же действовала в 20–50-е гг. Пока же при некотором расширении преподавания коренных языков в основном действует инерция старого, в частности, практика школ-интернатов. Среди специалистов существуют разные точки зре­ния вплоть до призывов к созданию резерваций. Однако такого рода политика, разрешая некоторые про­блемы, создала бы много новых, фактически узаконивая второ-сортность народов Севера. К тому же опыт США и Канады пока­зывает, что языки быстро вымирают и в условиях резерваций.

И, безусловно, надо учесть мнение самих малых народов. Хотят ли они остаться охотниками и оленеводами или же им выгоднее освоить городскую культуру? Хотят ли они сохранять свои языки или им важнее хорошо выучить русский? Принудительное сохра­нение традиционной культуры и не имеющих реальных перспек­тив языков ничуть не лучше принудительной русификации. Дру­гое дело, что в любом случае данным народам надо помочь осу­ществить свои желания.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Возвращаясь к ситуации в России в целом, надо отметить два фактора: субъективный и объективный. Субъективный фактор проявляется в столкновении разнонаправленных интересов на­циональных элит, часто далеких от реальности, и сопротивляю­щегося новой «коренизации», чаще пассивно, русского населе­ния при отсутствии четкой политики центра. Впервые со времен Наркомнаца организовано специальное Министерство по делам национальностей, но с 1992 г. мы имеем уже пятого министра. Российская власть прошла через этап «парада суверенитетов» в борьбе с союзной властью (этот этап выразился и в поспешном принятии республиканских законов о языках), затем через ко­роткий этап противоположной «концепции национальной поли­тики... Госкомнаца, которая строилась на отказе от национально­го принципа формирования субъектов Федерации», наконец, исчезла полная ясность. Нынешний министр по делам национальностей в основном занят чеченскими про­блемами, тут уже не до языковой политики. Что касается научно­го обеспечения, то давно существующий в Москве Институт национальных проблем образования (бывший Институт нацио­нальных школ) в 1995 г. фактически перестал функционировать: из-за отсутствия средств его сотрудники отправлены в неоплачи­ваемые отпуска. Заново создан научно-исследовательский Инсти­тут языков России при Миннаце, но его организационное ста­новление явно затянулось.

Что же касается объективного фактора, то некоторые измене­ния происходят. Ряд языков получил шанс подняться с уровня языков бытового общения на уровень региональных языков. Но реальный статус русского языка в России в обозримом будущем изменить­ся не может. Он при любой ситуации сохранит исключительное применение в таких сферах, как естественно-технические науки, соответствующие виды высшего, среднего специального и профессионально-тех­нического образования, информатика, наукоемкие отрасли про­изводства и пр., где применение национальных государственных языков нереально в настоящем и обозримом будущем.

Совершенно иная ситуация складывается в остальных четыр­надцати государствах, образовавшихся в 1991 г. на развалинах СССР. При специфических особенностях каждого из них общие объек­тивные процессы здесь однотипны. Безусловно, нигде языковые проблемы не могут быть самодовлеющими, их решение зависит от общего направления национально-государственного развития.

Уже то обстоятельство, что все четырнадцать государств – быв­шие союзные республики СССР, жестко задало вектор развития. Везде создаются, пусть с разной степенью легкости, государства национального типа. Соответствующая концепция сложилась в Ев­ропе в XIX в. и в XX в. здесь она в основном была осуществлена. Западные наблюдатели указывают, что такая концепция непригод­на, например, для Закавказья и ее применение приводит только к конфликтам и войнам. Однако когда-то некото­рая модификация такой концепции была положена в основу феде­ративного строения СССР, и превращение союзных республик в государства естественным образом произошло на основе нацио­нальных идей. Это относится и к Средней Азии, где эти идеи закре­пились в сознании народов уже в советское время.

В ряде государств их национальный характер прямо закреплен в конституциях, как это имеет место в принятой в 1996 г. Консти­туции Украины. Но и там, где этого нет, косвенно подобные идеи присутствуют.

Любое вновь образованное государство должно решать про­блему государственного языка или государственных языков. При принятой на вооружение концепции национального государства наиболее естественное и самое частое (хотя, как будет показано ниже, не единственное возможное) решение заключается во вве­дении во всех сферах языка господствующего этноса.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1.                 Алпатов В.М. 150 языков и политика. М.: ИВ РАН, 1999.

2.                 Березин Ф.М. , Головин Б.Н. Общее языкознание: Учеб. пособие для вузов. М.: Прсвещение, 1979.

3.                 Вайнрайх У. Языковые контак­ты, пер. с англ., Киев, 1979.

4.                 Головин Б.Н. Введение в языкознание: Уч. пособие для филол. спец. вузов. М.: Высшая школа, 1983.

5.                 Головин Б.Н. Общее языкознание. Уч. пособие. М.: Просвещение, 1979.

6.                 Реформатский А.А. Введение в языковедение / Под ред. В.А. Виноградова. М.: Аспект Пресс, 1996.

Страницы: 1, 2, 3, 4