Другая сквозная идея - дискретность (или "прерывность") также объявляется всепронизывающим принципом строения бытия и времени. Как на структурный архетип Флоренский ссылается, в частности, на слоистость горных пород, будто бы бытие и тем более время не предлагают нам образцов текучести и непрерывности. Эта постулируемая абстракция тоже должна заставить человека не верить ни глазам своим, ни своему разуму и исключает какое-либо альтернативное состояние вещества.

Подлинный "водораздел мысли" можно наблюдать в новой "метафизике" - свидетельство очередной метаморфозы, которую претерпевал сам автор. Если на начальном этапе самовыражение Флоренского искало для себя философские формы и речь велась об истине, а на следующем этапе оно переместилось в сферы теологии, то теперь с периферии в центр выдвинулась космологическая тема строения Вселенной и познания космического шифра. Эта очевидная эволюция интересов, не способная помочь в деле разгадки первоинтуиции Флоренского как мыслителя, помогает разгадать первоинтуицию его как протоидеолога с масштабными замыслами. С точки зрения этих последних вполне естественно и логично, чтобы внимание передвигалось из сферы, где ищут истину, к разработке азбуки управления миром.

Флоренский явно хотел бы видеть свою "конкретную метафизику" в виде "сложнейшей и пышно разработанной системы магического миропонимания".

Флоренский примыкает к стилю мысли англо-американскому, и в особенности восточному, считает всякую систему связною не логически, а лишь телеологически и видит в этой логической обрывочности (фрагментарности) и противоречивости неизбежное следствие самого процесса познания как создающего на низших планах модели и схемы, а на высших - символы. Непреложная истина - это та, в которой предельно сильное утверждение соединено с предельно же сильным отрицанием, т. е. предельное противоречие: оно непреложно, ибо уже включает в себя крайнее отрицание и поэтому все то, что можно было бы возразить против непреложной истины, будет слабее этого, в ней содержащегося ее отрицания. Предмет, соответствующий этой последней антиномии, и есть, очевидно, истинная реальность и реальная истина. Этот предмет, источник бытия и смысла, воспринимается опытом. Отрицая отвлеченную логичность мысли, Флоренский видит ценность мысли в ее конкретном явлении как раскрытии личности.

Однако, как ни расценивать Флоренского-мыслителя, все это касается только части видимой деятельности, продолжение которой скрыто от нас в превратностях его трагической судьбы, пророчески описанной им в очерке о мучениках под заглавием "Свидетели" и заслуживающей почтительного сострадания.

ГЛАВА 2. ГНОСИОЛОГИЯ П.А. ФЛОРЕНСКОГО

Сегодня, изучая наследие П.Флоренского, исследователи не сомневаются, что мысль позднего Флоренского - очень специфическое звено традиций христианского платонизма, отступающее от классического новоевропейского этапа этой традиции далеко вглубь, к самым ее истокам. Что мысль эта заново пересматривает связи язычества и христианства, предельно (или - запредельно!) сближая православие и неоплатонизм, трактуя христианство как мистириально-магическую религию.

Как и во многих построениях русской религиозной философии, важная критическая тема в творчестве П.А. Флоренского - демонстрация недостаточности, не-самообоснованности и не-самодоказательности чистого рассудка, формально-логического мышления. Тогда ее часто именовали темой о "преодолении Канта и кантианства".

У Флоренского складывается определенная картина строения сознания, которая и служит уже непосредственно базой его антитетики. Согласно этой картине, существуют всего два горизонта, или же два основных состояния, два типа активности сознания. Это, во-первых, чистый рассудок, формально-логическое мышление, и, во-вторых, верующее сознание, сознание в приобщении к Истине, "разум подвижника", "благодатный разум, очищенный молитвою и подвигом". Эти два горизонта сознания по отношению друг к другу являются взаимоисключающими и полярно противоположными. Пребывание разума на одном из своих полюсов с необходимостью означает его отказ от другого, разрыв с ним и противопоставленность ему, так что каждым из этих состояний сознания состояние противоположное квалифицируется как безумие. Переход от "рассудочного" состояния к "благодатному" не может быть непрерывной, плавной эволюцией, но только дискретным, резким скачком, который способен осуществиться исключительно сверх-разумным, волевым образом, в подвиге веры и снискании благодати. В рамках вышеописанного пути в своей фундаментальной работе "Столп и утверждение Истины" П.А. Флоренский этот скачок описывает как волевой акт, как переход от теоретической части пути, объемлющей этапы "логистики" и "пробабилизма", к практической, опытной части, к "подвижничеству".

2.1 Агностицизм П.А. Флоренского ("Столп и утверждение Истины")

Книга Павла Флоренского "Столп и утверждение Истины" представляет собой исключительное явление - с самого выхода в свет она не осталась незамеченной: кто-то ругал ее, кто-то хвалил. Но несомненно одно - книга вызвала резонанс и заставила думать.

"Столп и утверждение Истины. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах" свящ. Павла Флоренского - книга единственная в своем роде, волнующая, прельщающая. Русская богословская литература не знала еще нее книги столь утонченно-изысканной. Это первое явление эстетизма на почве православия, ставшее возможным лишь после утонченной эстетической культуры конца XIX века и начала XX века".

Книга "Столп и утверждение Истины" - это своего рода путевой дневник, рассказ о пройденном духовном пути. Отсюда рождается первое и самое крупное членение книги: в ней выделяется рассказ о самом пути, о переменах, переживаемых сознанием и личностью автора, и рассказ о достигнутом "месте назначения", том новом мире, который сознание и личность обретают. Членение это очень заметно. Книга открывается смятенными исканиями - завершается же сложившимся мироощущением, которым делится с читателем автор.

Исходная духовная ситуация, которой открывается одиссея сознания, есть острое восприятие мира как падшего бытия. Мир - в рабстве у всепожирающей смерти, он являет собой царство раздробленности, зыбкости, недостоверности, "болото относительности и условности". Отталкиваясь от этих свойств мира, сознание видит единственное спасение в том, чтобы обрести некие абсолютные устои, безусловно достоверные начала - Истину. Продвижение к цели начинается с этапа, который по терминологии Флоренского можно назвать этапом логистики. Здесь выясняются критерии истинности и достоверности и анализируются эти понятия, причем автор специально и строго ограничивает рассуждения сферой рациональной философии и правилами формальной силлогистики. Получаемые выводы негативны: в данной сфере нет и не может быть искомых начал, не может быть Истины.

Дальнейший этап именуется этапом пробабилизма, или же предположительного рассуждения: тут автор желает описать необходимые свойства Истины, не решая вопроса об ее существовании. Иначе говоря, ставится задача, оставаясь в рамках формальной строгости, вывести все возможные утверждения следующей формы: "если Истина существует, то она с необходимостью такова-то". В отличие от предыдущего, плоды этого этапа чрезвычайно богаты. Всего на нескольких страницах автор добывает целый ряд выводов о самом существе Истины, ее внутренней природе: "Истина есть "интуиция - дискурсия", "актуальная бесконечность", "совпадение противоположностей" и т. п. В этом ряду у него оказываются даже важнейшие положения христианской религии - весь догмат троичности: "Истина -...Отец, Сын, Дух... Истина есть единая сущность о трех ипостасях... Троица единосущная и нераздельная". Посредством одного лишь формального конструирования тут достигается познание главных свойств Истины, достигается почва христианского учения о Боге и проникновение в центр христианской догматики. И единственное, отчего данный этап еще не есть актуальное достижение Истины, - это момент пробабилизма, в силу которого все выводы пока пребывают как бы в условном наклонении: Истина такова, если она существует.

Необходимый последний шаг - переход из условного наклонения в изъявительное. Следует убедиться, что полученная мыслительная конструкция или "идея Истины" реально существует. Этого уже не достичь на путях чистой рассудочности, здесь неизбежно "выйти из области понятий в сферу живого опыта" (63). И коль скоро Истина уже опознана как христианская Троица, речь идет, конечно, об опыте религиозном, духовной практике. "Пришла пора подвижничества" (72), - пишет Флоренский; и разъясняет, что под этим подразумевается "усилие, напряжение, самоотречение... самопреодоление... вера" (63). Это - условия и предпосылки религиозного акта, суть же его содержания - любовь, ибо, по Флоренскому, она и только она есть "та духовная деятельность", в которой и посредством которой дается ведение Столпа Истины" (395). Совершается вхождение, включение человека в связуемую любовью общность людей; а поскольку любовь у Флоренского всегда понимается онтологически, как благодатная единящая сила бытия, то эта общность и есть не что иное, как "Церковь или Тело Христово", Столп и утверждение Истины.

Как все, о чем пишет Флоренский, этот трехступенчатый путь представлен им с большою эрудицией и глубиной наблюдений. Но, как отмечает С.С. Хоружий, неизбежно рождаются и некоторые вопросы. Ведь невозможно средствами одной лишь формальной логики получить вывод, что безусловно достоверное - это единственно "Троица единосущная и нераздельная". Почти сразу открывается уязвимость линейной схемы "логистика - пробабилизм - подвижничество" и, в первую очередь, этапа пробабилизма, доставляющего главные заключения. Здесь ответ может быть только один - если с самого начала сознание уже является религиозным сознанием, то оно привлекает к решению своих проблем не Спинозу и Декарта, а почти исключительно - церковных писателей, часто даже и не философов, с недоверием отвергает Аргументы не только Спенсера, но и Канта — но с немедленною готовностью принимает рассуждения аввы Фалассия и архимандрита Серапиона Машкина. А "подвижничество" не только служит завершением пути, но хотя бы отчасти уже присутствует изначально.

Представленная Флоренским линейная схема не столько истинный путь обращения, сколько опыт его апостериорного обоснования. Душевная действительность, тем более - религиозный переворот, редко имеют простое объяснение. И схема из трех этапов - лишь вариант этого переворота в душе Флоренского, который сделал его до конца дней служителем Столпа и утверждения Истины.

Основная идея книги не о пути, а его итоге, о самом Столпе Истины. Две философские темы составляют существо этого рассказа: "неущербное бытие" и "связь здешнего бытия с неущербным бытием".

Отдавая дань времени, где еще доминировал неокантианский гносеологизм, Форенский отводит немало места и проблемам познания. Его подход к ним отчетливо намечен уже эпиграфом книги - "Познание совершается любовью". Опять в основе любовь: познание предмета - род общения с ним, созидание единства познающего и познаваемого; и только любовью достижимо истинное познание. Подобный подход, подчиняющий гносеологию онтологии и иногда называемый "онтологической гносеологией", русская мысль усвоила издавна от св. отцов, и Флоренский здесь идет по стопам Хомякова и Вл. Соловьева. На новом этапе, когда утверждение этих позиций требовало борьбы с кантовским и неокантианским критицизмом, возник целый ряд крупных опытов онтологической гносеологии - в трудах Лосского, Франка, Евг. Трубецкого. Флоренский был тут одним из первых, а его критика Канта отличается наибольшим радикализмом. Не только на первых, но и на всех своих этапах мысль Флоренского сохраняла немало черт мышления натуралиста и математика; а этот тип мышления, как давно замечено, тяготеет в философии именно к кантовскому подходу. Подобное тяготение испытал и Флоренский, и в его критике Канта, в самой ее резкости, отражается и борьба с собою.

Безусловно, не без влияния Канта сложился и столь заметный раздел философии "Столпа" как учение об антиномиях. К этому учению примыкает в книге целый ряд мотивов и тем: об отношении веры и разума, о природе и свойствах истины, о нормах деятельности рассудка. Весь этот комплекс объединен не только логикою идей, но и радикальной направленностью. Здесь явственна тяга к заострению всех противоречий, присущих работе сознания и внутренней жизни, антагонистически противопоставлены верность разуму и приобщение веры и утверждается предельный иррационализм, не просто сверхразумность, но антиразумность истин веры. Проанализировав, можно увидеть, что за всем этим стоит упрощенная и, так сказать, экстремистская картина сознания как способного быть лишь в двух противоположных формах: рассудок, подчиненный формальной логике, и "благодатный разум, очищенный молитвою и подвигом". "Сведение ума в сердце", творимое в аскезе, - вовсе не ампутация ума и не жестокая дрессура с бичом, отмечает Флоренский (61—62).

Весь этот тематический и идейный пласт характерен именно для раннего творчества философа, в дальнейшем отчасти исчезая, отчасти сильно меняясь. Уже в томе 2, зрелая философия Флоренского гораздо больше унаследовала от софиологии "Столпа", нежели от его резкого антиномизма (хотя антиномии как таковые остались в его философском арсенале). Прозрачная диалектика духовного роста: почти неизбежный импульс - после религиозного обращения - отшатнуться с осуждением от мирской мудрости. И лишь позднее приходит новое чувство меры.

Важно еще заметить, что "Столпе и утверждении Истины" далеко не ограничивается метафизикой. Обретенная вера предстает Флоренскому как неисчерпаемый мир драгоценных сокровищ духа, и свою задачу он видит в том, чтобы раскрыть этот мир не только в его идейном строении, но и в прямом, зримом его богатстве и красоте. Соответственно, он выступает также как знаток и систематизатор православной духовности во всех ее областях: в "умном художестве" аскетов, в житийных преданиях, иконописи, литургической поэзии... Смелое введение всего этого изобилия в новейшую светскую культуру, в орбиту философского разума отозвалось почти как культурный шок. Книга стала событием, перешагнувшим философские рамки. Она поражала, притягивала и неотразимо убеждала в том, что опыт православия неотрывен от нашего наследства, что он действен и нужен, и его освоение - прямой долг русской мысли.

Конечно, это не означало непогрешимости всего предлагаемого автором. Да он и не притязал на нее, уже во "Вступительном слове" признав свой труд таким этапом работы, когда еще многое откладывается "до лет более зрелых и опытности более испытанной". Как отмечали некоторые критики, уязвимого немало в "Столпе", и те, кому не был близок подход автора и не заразителен его пафос, находили довольно оснований для скепсиса. Была замечена и некоторая субъективность в отборе церковных материалов, выдвигали серьезные возражения против софиологии (всей в целом, не только о. Павла). Суровыми критиками "Столпа" были такие авторитеты, как Н. А. Бердяев и Г. В. Флоровский, видный богослов и историк русской религиозной мысли. И однако никакой критике не уничтожить обаяния этой книги - столь необычной, яркой, радующей богатством идей, зовущей и учащей думать о вечных вопросах жизни. Не прочесть "Столп" в молодые годы - потеря для всякого, кто вырос в русской культуре.

2.2 Антиномизм в философии о. Павла Флоренского

Сильно заостряясь и углубляясь на теме "преодоления Канта и кантианства", она развивается у Флоренского в одну из его главных, наиболее устойчивых и наиболее характерных философских тем - тему антиномизма.

Придавая решающее значение антиномической структуре познавательного процесса, русский мыслитель решительно отмежевывается от учения Канта. Он не приемлет данной им классификации антиномий, полагая, что "доказательство действительного их существования... - самое непрочное место Критики".

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8