Последней значительной работой о мыслителе в дореволюционной России, названной В.В. Зеньковским одной из лучших леонтьевских характеристик, стала написанная в 1916 г. статья С.Н. Булгакова, отметившего, подобно Бердяеву [29] и Фуделю [202], прозрения «мечтателя реакции» о сути надвигавшейся эпохи катастроф, несущей гибель старому миру [39]. Леонтьев, согласно автору, не славянофил, он европеец, «весь в Европе и об Европе», декадент, подобно Ницше, человек, лишний своему веку. Его эстетизм чужд православию, являясь выражением «безбожного» гуманизма [там же. С. 123]. Булгаков, как и Грифцов, тесно связал трагедию судьбы Леонтьева с «кризисом новоевропеизма», эпохой «крушения гуманизма» [там же. С. 119,124].

Уже после совершившейся революции 1917 г. вышел очерк священника И. Фуделя о сложных и неоднозначных взаимоотношениях между Леонтьевым и Вл. Соловьевым [200], названный биографом Леонтьева Ю.П. Иваском лучшей работой из всего написанного на эту тему. Фудель здесь развил тему, в определенной мере затронутую еще ранее в его статье «Культурный идеал Леонтьева» [201].

Что же общего в подходе представителей эпохи «Ренессанса» к Леонтьеву, помимо высоких оценок, данных в целом мыслителю с их стороны? Как справедливо отмечает один из авторитетных современных российских исследователей Леонтьева А.П. Козырев, «„Ренессанс“ мучительно пытался истолковать Леонтьева: обнаружить в его творчестве объединяющую идею... или же ее принципиальное отсутствие, подчеркнув этим эклектизм, отсутствие у Леонтьева продуманной философской системы, но не преуспел в постижении многогранного образа мыслителя, не укладывавшегося в прокрустово ложе схем и четких формул» [92. С. 432].

Место мыслителя в ряду представителей русской философской и социально-политической мысли довольно точно обозначил Л.Н. Толстой - идейный противник Леонтьева (тот, кого Леонтьев в свое время, несмотря на уважение к силе толстовского таланта, предлагал... сослать в Сибирь). Итак, Толстой: «Леонтьев стоял головой выше всех русских философов» [119. С. 352].

***

В советское время о мыслителе написано было мало, а исследований системы его социально-политических идей почти нет. Лишь в первые послереволюционные годы смогли выйти за рамки «партийной литературы» П.К. Губер [59] и П. Преображенский [151]. В статье Н. Мещерякова на Леонтьева был навешен ярлык «реакционнейшего из всех русских мыслителей второй половины XIX столетия» [125. С. 427], а после статьи В. Ермилова, вышедшей в 1939 г., в которой Леонтьев зачисляется в ряды «мракобесов» и идеологов фашизма [66], всякие упоминания о философе исчезают из советской печати на целых 30 лет.

Лишь в конце 60-х были предприняты попытки реабилитации мыслителя. К этому времени относится первая академическая работа о Леонтьеве в Советском Союзе - А.Л. Янова, защитившего диссертацию по проблеме соотношения идей Леонтьева и славянофилов [216; 217].

В 70-х - начале 80-х гг. появились публикации, так или иначе затрагивавшие социально-политические воззрения Леонтьева: [11; 12; 13; 14; 37; 48; 49; 55; 153; 155]. Но на них лежит отпечаток времени «застоя», в силу чего характерным являются определенная узость и одноплановость исследований, соответствующая интерпретация философа в русле идеологических стереотипов эпохи.

Центр изучения леонтьевского творчества переместился в эти годы на Запад. Пальма первенства здесь, несомненно, за представителями русской эмиграции. Интерес к Леонтьеву подпитывался произошедшими катастрофическими событиями ХХ века, которые, по мнению обращавшихся к его мыслям, ясно прозревал «оптинский послушник». Как писал В.В. Зеньковский, «в свете трагических судеб России, взгляды Леонтьева, его отдельные суждения приобретают особенную значительность по своей глубине и проницательности» [73. С. 145-146]. Леонтьев оказался в центре острейшей полемики, развернувшейся в эмигрантской среде, по вопросам отношения к событиям в России, к новому политическому режиму в стране. Леонтьевские идеи нашли отражение в концепциях и программных платформах многих общественно-политических течений 20-30-х гг., в частности в евразийстве. Леонтьев стал предтечей евразийства, развившего его построения об особом пути России [там же. С. 158-159]. Таким образом, отношение к новому советскому строю и коммунистической власти определило во многом новый подход к интерпретации и применению леонтьевских мыслей в большинстве работ, написанных представителями русского зарубежья [напр., 32].

В этом плане интересны статьи П.Б. Струве [185] и Г.В. Иванова [74]. Статья Струве была в некоторой степени откликом на очерк Н.А. Бердяева о Леонтьеве [30]. Этот очерк 1926 г. в жанре философской биографии, по мнению большинства современных исследователей, является лучшим из того, что написано о мыслителе. Однако и Бердяеву не удалось избежать противоречий в оценке Леонтьева. Так, развивая тезис о «нетипичном» и «нехарактерном» явлении Леонтьева в истории русской мысли, автор делает вывод, что «он сам по себе», - и тут же удивляется, как это Леонтьев, «находящийся» вне всяких национальных традиций, «всегда хотел держаться русского направления» [там же. С. 8]. Наряду с ценными, интересными и верными по своей сути мыслями и наблюдениями, в работе содержится ряд спорных положений, например, о «недиалектичности», ницшеанстве Леонтьева, решающем соловьевском влиянии на философа и др. Бердяев продолжает следовать розановскому утверждению, что мыслитель «не принадлежит никакому направлению и никакой школе». Основные положения очерка были повторены Бердяевым позднее в другом его известном труде «Русская идея» [31].

Во всяком случае более корректным нам представляется мнение известного православного мыслителя В.В. Зеньковского, утверждавшего в своем фундаментальном труде по истории русской философии (1948), что «Леонтьев был очень оригинальным и самостоятельным мыслителем» [72. С. 249].

Леонтьевскую тему продолжили за границей Г. Флоровский [196; 220], К. Зайцев [69], С. Франк [197], И. Кологривов [221], Ф. Степун [223], Б. Филиппов [194] и др.

В отличие от суждений сдержанного Зеньковского, оценки леонтьевского мировоззрения, данные Флоровским, остро критичны. Он, как ранее и Розанов, отрицает у Леонтьева наличие настоящей религиозности, утверждает о ницшеанском характере его взглядов. Флоровский называет Леонтьева «разочарованным романтиком» со всепоглощающим чувством жизни [196. С. 305].

Писал о Леонтьеве и крупный русский философ Н.О. Лосский, но его оценка мыслителя как выразителя идей «вырождающегося славянофильства» [117. С. 100.] не выходит за рамки устаревших стереотипов.

Более оригинальный подход к Леонтьеву продемонстрировал Г.П. Федотов, сроднив его по типу мышления с западнической интеллигенцией. Автор, продолжая традицию «Вех», анализирует мировоззренческие основы русской интеллигенции. Две основные черты характеризуют ее: «идейность» как особый тип этически окрашенного рационализма и «беспочвенность» как отрыв от всех органических социальных и духовных образований [193. С. 70-71]. На этом основании, Федотов делает довольно неожиданный вывод, что «гораздо легче византинисту-изуверу Леонтьеву войти в пантеон русской интеллигенции, хотя бы одиночкой-демоном, а не святым», чем почвенникам Островскому, Писемскому, Достоевскому и др. [там же. С. 71].

Самой крупной биографической работой о Леонтьеве стала книга русского поэта и литературоведа Ю.П. Иваска, написанная автором в эмиграции в начале 60-х гг. [76]. Конечно, сочинение Иваска грешит субъективизмом, пристрастием к своему герою, чрезмерно акцентирует внимание на леонтьевском эстетизме, рассматриваемом через призму мифов о Нарциссе и Алкивиаде, в его изложении чувствуется влияние модных психологических теорий, но как обстоятельное исследование жизненных коллизий Леонтьева книга пока не имеет себе равных. Несомненной заслугой автора является создание обширной библиографии творчества Леонтьева, доведенной вплоть до 1972 г.

На высоту одного из крупнейших теоретиков «реакционной» «русской идеи» «поднимает» Леонтьева в своих достаточно тенденциозных работах наш соотечественник, а ныне американский профессор А.Л. Янов, следующий в этом за западными исследованиями антирусского и антироссийского характера, которые он сам еще недавно критиковал на своей родине [215, 218, 219].

С началом эпохи «перестройки» Леонтьев становится «модным» философом и в нашей стране. В конце 80-х - начале 90-х гг. советская и российская печать буквально «разразилась» потоком журнальных и газетных публикаций, статей и монографий о Леонтьеве. За 4-5 лет о мыслителе было опубликовано больше, чем за предыдущие 70 лет Советской власти.

К сожалению, большая часть написанного о Леонтьеве отмечена не совсем корректным стремлением авторов приложить к его взглядам мерки сегодняшнего дня, подогнать леонтьевские мысли под свои мировоззренческие представления. За скобками оценочных суждений остается объективное зерно леонтьевского учения, исторический контекст напряженной работы его ума. Как справедливо отмечает Б. Адрианов, одна из причин этого в том, что у Леонтьева ищут готовых ответов на злобу дня, он же прежде всего пробуждает мысль к самостоятельному поиску [17. С. 4]. В определенной мере к такому положению привело и то обстоятельство, что значительная часть опубликованного - особенно на первых порах - принадлежала жанру публицистики.

Из имеющихся работ у исследователя леонтьевского творчества несомненный интерес вызовут монография А.Ф. Сивака [174], в которой автор, хорошо владея материалом, рассматривает явление Леонтьева в широком контексте исторических реалий современного философу общества, и довольно большая работа А.А. Королькова [101], где социально-политическое, религиозно-философское, литературное наследство мыслителя рассматривается через призму современности, здесь акцент делается прежде всего на эстетизме Леонтьева.

В 1995 г. вышла обширная монография К.М. Долгова [63], в которой предпринята попытка подробно изложить жизненный путь, взгляды и идеи Леонтьева во всей их совокупности. Автором выделены следующие крупные срезы в леонтьевском творчестве: личностный, художественный, эстетический, политический и религиозный. А в качестве определяющих его черт названы аристократизм и эстетизм. Наиболее интересным представляется раздел, сконцентрированный преимущественно на изложении политических взглядов Леонтьева. Здесь рассмотрены социологические идеи мыслителя, его взгляды по проблемам национализма и культуры, показано его отношение к ключевым проблемам внутренней и внешней политики.

Заслуживают внимания аналитический обзор А.М. Салмина, составленный по материалам зарубежных исследований о Леонтьеве [170], небольшая, но содержательная статья С. Сергеева [171], в которой справедливо отмечается, что в наше время Леонтьев многим не по душе как «не доросший» до понимания «приоритета общечеловеческих ценностей», а также статьи Н.А. Рабкиной [154] и В. Бибихина в «Литературной газете» [33], редакция которой почему-то обозначила Леонтьева как «связующее звено между Чаадаевым и Розановым» (?!).

По нашему мнению, по глубине и охвату изложенного одной из лучших работ, написанных о Леонтьеве в последние годы, является статья А.П. Козырева «Константин Леонтьев в „зеркалах“ наследников» [92]. Содержательная и в целом взвешенная работа представляет своего рода краткую антологию оценок Леонтьева, высказанных представителями и современниками «серебряного века» русской философии и литературы.

В литературе получила освещение тема взаимоотношений - в разных аспектах - Леонтьева с Ф. Достоевским [38], Вл. Соловьевым [91; 96], И. Тургеневым [156], Н. Федоровым [93], О. Шпенглером [47], Ф. Ницше [208; 209; 210], В. Розановым [148], Н. Страховым [120].

К положительным явлениям в современной литературе о Леонтьеве можно отнести тот факт, что новые публикации о мыслителе не только заново ставят проблемы, вызывавшие интерес еще в начале века, но и пытаются по-новому осветить их. Одна из них - проблема леонтьевского эстетизма, рассматриваемая в ряде работ [напр., 98; 210]. Их авторы, оппонируя Н.А. Бердяеву и С.Н. Булгакову, считают, что эстетизм Леонтьева не представляет собой какого-то необычного явления, а полностью вписывается в общую канву российского национального сознания и российской культуры.

Тему взаимосвязи Леонтьева с устойчивой российской традицией ненависти к мещанству затрагивает С. Носов [144. С. 9], выводы которого напрямую перекликаются с мнением В. Зеньковского, отмечавшего, что «Леонтьев в своей острой и беспощадной борьбе с духом пошлости не стоит одиноко, не выходит за грани, в которых развивается русская мысль» [73. С. 157]. В рамках консервативного варианта «русской идеи», ставшего одной из основ евразийской идеологии, рассматривают взгляды Леонтьева Л.И. Новикова и И.Н. Сиземская [140]. Важным представляется их утверждение, что русская идея имеет много направлений - тем самым дискредитируется миф об «одиночестве» и «нерусскости» Леонтьева.

Тему «Леонтьев и русская идея», как уже отмечалось, активно разрабатывает и А. Янов. Наибольший интерес вызывает его статья «Трагедия великого мыслителя» [218]. Она интересна не только богатым фактическим материалом, но и тем, что может служить наглядным примером, как его можно интерпретировать в выгодном для автора свете. Один из лучших, пожалуй, на сегодня в мире знатоков Леонтьева, рассматривая отношение к мыслителю со стороны господствующих общественных направлений предреволюционной России, возлагает на официозно-охранительные силы вину за «замалчивание» Леонтьева при его жизни. Причем, согласно авторским рассуждениям, вырисовывается довольно-таки циничная, никак не красящая русских консерваторов, картина чуть ли не заговора всех охранительных сил против своего союзника-противника. Однако, продолжает автор, охранители не преминули воспользоваться наследием Леонтьева сразу же после его смерти.

Мнение Янова противоречит реальным фактам истории взаимоотношений между Леонтьевым и другими консерваторами. Они имели гораздо более сложный и неоднозначный характер, что подтверждают и новейшие исследования российских ученых [напр., 154; 174]. Кстати, по ходу статьи Янов сам вынужден делать значительные оговорки, которые во многом разрушают исходные авторские установки. Более интересным и объективным представляется мнение автора о попытках придания «византизму» после смерти Леонтьева - стараниями прежде всего Л. Тихомирова - статуса высшей формы «русского самосознания», чтобы, тем самым, сделать его идеологической платформой и политической программой режима Александра III [218. С. 87-88], а также его мысль о том, что леонтьевская концепция не есть нечто застывшее; она изменялась с течением времени, наполняясь новым содержанием.

Вследствие произошедших общественных катаклизмов, смены политического режима и модели развития страны необычайную популярность приобрела тема «леонтьевских пророчеств». (Как тут не вспомнить «моду» на Леонтьева после событий 1905 и 1917 гг.). Вероятно, почти нет ни одного из современных авторов, который так или иначе не затронул бы ее [см., напр.: 9; 53; 54; 100; 101; 102; 106; 173]. В их числе - Т. Глушкова [53; 54], в статьях которой парадоксальная, пророческая мысль Леонтьева прилагается к сегодняшней российской и мировой действительности; однако автор часто делает это некритично, подменяя объективный анализ творческого наследства философа простым перечислением его «поразительно фаталистических» предвидений.

Одним из направлений исследований творчества Леонтьева в современной отечественной литературе стали собственно социально-политические взгляды мыслителя. Помимо названных выше работ, можно назвать целый ряд других, авторы которых основное или значительное внимание уделили их рассмотрению [напр., 44; 78; 102; 103; 113; 118; 131; 139; 154; 168; 211; 218]. Так, в рамках консервативной утопии рассматривают творчество Леонтьева И.А. Исаев [78], А.И. Новиков и Т.С. Григорьева [139]. С.В. Лурье касается такой еще мало исследованной темы, как «Леонтьев и геополитика» [118].

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10