В Новое время, когда социальные трения стали наиболее острыми, нашли отражение два подхода к пониманию природы социального конфликта, которые можно определить как пессимистический и оптимистический.

         Пессимистический подход наиболее четко выразил английский философ Томас Гоббс. В книге «Левиафан» он негативно оценивал человеческую природу. Человек, полагал он, по своей естественной природе является существом эгоистическим, завистливым и ленивым. Поэтому первоначальное состояние человеческого общества он оценивал как «войну всех против всех». Когда это состояние стало для людей непереносимым, они заключили между собой договор о создании государства, которое, опираясь на свою огромную силу, сравнимую лишь с мощью библейского чудовища Левиафана, способно избавить людей от бесконечной вражды. Таким образом, негативно оценивая человеческую природу, Т. Гоббс не видел другого способа преодоления порочности людей кроме применения государственного насилия.

         Оптимистический подход представлен французским философом Жан-Жаком Руссо, который в отличие от Гоббса считал, что человек по своей природа добр, миролюбив, создан для счастья. Источником конфликтов в современном обществе, по его мнению, явились недостатки в его организации, заблуждения и предрассудки людей и прежде всего их приверженность частной собственности. Важнейшим инструментом восстановления естественных для людей отношений мира и согласия должно стать создаваемое ими по взаимному договору демократическое государство, опирающееся преимущественно на ненасильственные, воспитательные средства, которые в наибольшей степени соответствуют сущности человека.

И в последующий период исследователи данной проблемы или придерживались одной из указанных двух концепций, или же разрабатывали ту или иную разновидность их синтеза. Так, немецкий философ Эммануил Кант считал, что «состояние мира между людьми, живущими по соседству, не есть естественное состояние... Последнее есть, наоборот, состояние войны, то есть если и не беспрерывные военные действия, то постоянная угроза. Следовательно, состояние мира должно быть установлено»[8]. Таким образом, Кант, подобно Т. Гоббсу, пессимистично признает естественным для людей «состояние воины», но вместе с тем подобно Ж.-Ж. Русо, выражает оптимистическую надежду на возможность достижения «состояния мира».

         Современная школа, представленная западной ветвью в лице известного американского ученого Л. Козер определяла конфликт с точки зрения социальных наук как «столкновение между коллективными акторами по поводу ценностей, статусов, власти либо редких ресурсов, в котором цели каждой из сторон состоят в том, чтобы нейтрализовать, ослабить или устранить соперников»[9]. Исходя из этой точки зрения, некоторые исследователи международных отношений утверждают, что конфликт имеет объективное содержание. Другими словами, речь идет о противоположности интересов, одновременная реализация которых участниками международного взаимодействия невозможна именно ввиду объективности конфликта. Так, по К. Боулдингу, конфликт – это «ситуация соперничества, в которой стороны осознают несовместимость возможных позиций и каждая сторона стремится занять положение, несовместимое с тем, которое хочет занять другая»[10].

Иная точка зрения свидетельствующая в пользу субъективности конфликта у Дж. Бертона, согласно которому «конфликт носит в основном субъективный характер… при условии переосмысления ими восприятия друг друга возможен позитивный результат для той или иной из сторон, которое позволит им сотрудничать на функциональной основе в совместном использовании оспариваемого ресурса»[11].

Представители акционалистской ветви в социологии международных отношений стремятся объяснить преимущества обоих подходов. Рассматривая конфликт как несовместимость целей, они в то же время подчеркивают, что суждение о данной несовместимости не может основываться на одном лишь логических сопоставлений последних, а требует «анализа практических условий, необходимых для их реализации»[12].

Методологической основой русских исследований международного конфликта, нашедших отражение в литературе 70 – 80-х годов, чаще всего является положение диалектической философии о том, что конфликт – это крайняя форма обострения противоречия. «Проявившееся противоречие, - пишут авторы учебного пособия «Основы теории международных отношений», - требует от сторон-носителей противоположных интересов действий по его разрешению. Если одни или обе стороны… при этом прибегают к стратегии конфронтации, то налицо конфликт»[13].

Такая разноплановость в исследовании категории «международный конфликт», также современные тенденции в изменении характера ее стимулировали вспышку интереса к проблеме конфликта в профессиональной литературе. Важно выделить особенности «конфликтов нового поколения». По подсчетам исследователей, количество вооруженных столкновений за всю историю человечества достигло почти пяти тысяч, что дало повод характеризовать мир как «перерыв между войнами». На современном этапе многие исследователи отмечают лавинообразное нарастание числа конфликтов в мировом масштабе, что в первую очередь связано с окончанием  холодной войны. Произошли глубокие изменения в правилах международных взаимодействий и в поведении их участников, особенно негосударственных акторов.

Глубина возникающего в этой связи комплекса проблем отражена американским ученым Дж. Розенау. Он обратил внимание на становящееся все более очевидным «раздвоение» международной арены, где «акторы вне суверенитета» демонстрируют сегодня влияние, которое по своим последствиям может конкурировать с влиянием традиционных (государственных, представляющих народность) акторов. Значение новых акторов подчеркивает  М. –К. Смутс и Б. Бади, французские специалисты в области политической социологии. Они отмечают трудности в идентификации негосударственных акторов, которые придают международным конфликтам и насилию роль «рационального» средства в достижение своих целей. Исследователь Еврейского университета в Иерусалиме Мартин Ван Кревельд подчеркивает фундаментальное отличие современной эпохи (с точки зрения наиболее типичных для нее конфликтов и войн) от всей предыдущей истории международных отношений. Начиная с 1648 года термин «войны» почти всегда использовался в отношении государств и поэтому могли быть поняты на основе идей Карла фон Клаузевица, но теперь ситуация изменилась. Эпоха национальных государств и, следовательно, традиционных межгосударственных конфликтов подходит к концу, а с ней исчезает и ясное «подразделение на три субъекта конфликта– правительство, армию и народ»[14], которое ранее возникало в связи с тем, что войны велись государствами. Известный американский исследователь и публицист Роберт Каплан считает, что войны 21 века «будут субнациональными, то есть государствам и местным властям будет трудно защитить граждан физически. Именно так в конце концов погибнут исчезнет понятие международный конфликт»[15].

К аналогичным выводам приходят русские ученые. Так, эксперты Совета по внешней и оборонной политике отмечают появление феномена «падающих государств», которые становятся средоточением конфликтов, «базой идеологизированых, фундаменталистских течений», «безопасной гаванью» для международной оргпреступности, источниками угрозы распространения оружия массового оружия, «для бедных» - химического и бактериологического. Они получили название «конфликтов идентичности» и характеризуются плохой управляемостью, подключением многих участников, слабостью центральной власти»[16].

Действительно, динамика вооруженных конфликтов, разразившихся в мире после холодной войны, говорит именно об этом: в последние годы самыми многочисленными конфликтами стали этнические и сепаратистские. В расколотом посткоммунистическом мире, как считает Д. Коляр, вполне логичен возврат истории и географии, культуры и религии, этнических ценностей и меньшинств. Это объясняет рост локальных кризисов и конфликтов, развитие новых форм вооруженной борьбы (герилья, терроризм, интифада, блокада, эмбарго, анархия насилия), а всесте с ними и нового понятийног аппарата.

Изменились и сами факторы мощи: наблюдается переход от мира с преобладанием классических войн к миру, в котором преобладают экономические и технологические конфликты. Роль дипломатии и стратегии становится менее важной, менее значительной, чем роль экономики и финансов.

Таким образом, из всего вышесказанного можно сделать следующие выводы. Во-первых, в канун 21 века изменились причины, источники и характер конфликтов, что требует пересмотра самого явления – новый конфликт. Последний чаще возникает на этнической и религиозной основе. Все чаще возникают экономические и финансовые противоречия, проявляется обострение борьбы за рынки и ресурсы. В перспективе именно дефицит ресурсов (причем не только нефти и газа, но и воды, также продуктов питания) превратится в одну из главных проблем. Борьба за доступ к ресурсам на местном, региональном и глобальном уровнях способна стать одной из наиболее распространенных причин конфронтации, вооруженных столкновений и войн. «Новые конфликты» тесно связаны со снижением влияния и эффективности государственной власти, с ее коррозией. Источниками нестабильности становятся слаборазвитость и нищета, которые благоприятствуют эскалации религиозного интегризма. Среди глубинных причин конфликтов нового поколения следует назвать социально-экономические и социально-демографические изменения: разрыв в доходах меду различными странами и различными регионами в рамках одного государства; продолжающееся обвальное увеличение населения в наименее развитых странах мира. В результате массового исхода сельского населения в города последние превращаются в огромные деревни, новое население которых, утрачивая свою идентичность, культурное самосознание, не имеет никаких шансов на трудоустройство. Наконец, одной из причин современных конфликтов считают глобализацию. По мнению одного из обозревателей «Монд Дипломатик» С. Латуша, «подъем интегризма, усиление конфликта идентичности и этнического терроризма представляет собой ответную реакцию на высокомерную политику безальтернотивности либеральной демократии, ничем не ограниченной экспансии рынка, прав человека в их западной интерпретации»[17]. Ликвидируя, таким образом, культурное многообразие, глобализация порождает возникновение «племен», покорность, рост этницизма, взрыв конфликтов идентичности, а не сосуществование и диалог.

Во-вторых, меняются участники конфликтов. Конфликты между государствами, в том числе и военные, не исчезают, но перспективы крупномасштабных межгосударственных войн, типа двух мировых, становится менее вероятной. Это не значит, что государство перестает быть одной из сторон конфликта, однако его противники, либо, иначе говоря, другой стороной конфликта, все чаще будут выступать негосударственные акторы – религиозные экстремистские течения и преступные группировки (в том числе и внутригосударственного аппарата); преступные транснациональные синдикаты, проникающие в различные структуры; террористические формирования и этнокультурные кланы. Иначе говоря, конфликты часто ведутся «с участием новых бойцов»[18], мотивы которых трудно понять.

В-третьих, меняется и содержание конфликтов. Как уже отмечалось, они все меньше и меньше являются межгосударственными. Иначе говоря, они происходят преимущественно в пределах внутренних границ государств, и, как правило, в густонаселенных, высокоурбанизированных и слаборазвитых регионах. Все более распространенным становятся асимметричные, в силу сущностного расхождения противоборствующих сторон, конфликты. Они приобретают характер раздробленных, децентрализованных процессов, с которыми гораздо сложнее бороться: «…в пространстве, где более не существует общих норм поведения и где происходит ослабление государств, любой, даже слабый стратегический игрок обладает неконтролируемой способностью уничтожения»[19]. Кроме того, конфликты становятся все более продолжительными, все труднее определить точку их начала и окончательного разрешения. Неопределенность распространяется и на результат конфликта: в отличие от обычных межгосударственных войн, в них становится гораздо сложнее выявить, кто победил и кто проиграл, они не имеют четких ограничений во временных рамках. Указанная неопределенность касается не только времени, но и пространства: конфликты все больше распространяются в пространстве. При этом конфликтное пространство все менее определяется государственными границами. Многие исследователи указывают на феномен своего рода «феодализации» - возникновение перемещающихся и многообразных центров власти, напоминающее ситуацию, господствовавшую в международных отношениях в средние века. Аналогия со средневековьем возникает и в связи с такой характеристикой новых конфликтов, как их растущая ожесточенность. Так как новые конфликты и войны вызывают у великих держав желание сосредоточиться на самих себе, то значительная часть слаборазвитых стран «сползает» к полной анархии. Конфликты и войны, которые возникают в странах «третьего мира», отличаются особой жестокостью, дикостью и варварством. Стирается разница между военными и гражданскими объектами, гражданские цели оказываются все менее защищенными. Многие из «новых бойцов» стремятся направить свой действия именно против гражданских объектов.

В-четвертых, перечисляя отличия конфликтов и кризисов нового поколения от тех, которые были типичными для эпохи холодной войны и ранее, нельзя не отметить роль международных организаций. Прежде всего, это касается такого универсального института, как ООН. Справедливая критика в ее адрес не должна заслонять того факта, что по сравнению с периодом холодной войны 1990-е годы характеризуются определенной активизацией и деблокированием ее деятельности, ростом операций по поддержанию мира и участившимся вмешательством в кризисы и конфликты. Проведение миротворческих и гуманитарных операций под эгидой ООН перестает быть исключительным феноменом.

Подытоживая вышесказанное, можно отметить, что многообразие трактовок определяется неоднозначным пониманием природы явления «конфликт». Так, известный американский ученый А. Рапопорт полагает, что «создание общей теории конфликта маловероятно, если вообще возможно, ибо само понятие «конфликт» отражает существование значительно отличающихся явлений, к тому же подчиняющихся совершенно разным принципам»[20]. Единственное, о чем можно смело сказать: оно присуще всем аспектам общественной жизнедеятельности, отмеченное ещё древними философами.

§ 2. Динамика развития международного конфликта.

В целях боле детального рассмотрения международного конфликта особенно важен учет не общих (макрополитических) факторов его протекания, а специфики целей, выбираемых в соответствии с особенностями этапов его формирования и развития. Как правило, в науке выделяются фазы возникновения, развития и окончания политических конфликтов. В то же время особенности поведения субъектов управления конфликтом могут как определяться постановкой комплексных задач, учитывающих специфику каждого этапа в целом, так и зависеть от более узких, специализированных целей, которые он ставит перед собой на каждом этапе в отдельности. Поэтому в науке могут разрабатываться технологические модели поведения лидеров, правительств, государств и прочих субъектов управления конфликтами не только применительно ко всем (или отдельным) этапам их протекания (например «трехпериодная модель» М. Брегера деятельности правительств в условиях международного кризиса), но также и касающиеся отдельных сторон или аспектов их деятельности внутри каждого из этапов (в частности тактика переговорного процесса).

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11