Новый Град не
может твориться из элементов ветхой общественности. К новому Граду нет путей ни
консервативных, ни эволюционных, ни революционных. Никакая общественная
эволюция не ведет к грядущему царству богочеловечества. Государство, право,
хозяйство нельзя преобразить в христианские, в богочеловечество, в Град Божий.
Нельзя утвердить христианского государства и христианского хозяйства путем
охранения, потому что их никогда не было, и нельзя утвердить их путем эволюции
и революции, потому что их никогда не будет. Всякое государство и всякое
хозяйство по существу не христианские и противные Царству Божьему. Чтобы Град
Божий воцарился в мире, должна сгореть всякая ветхая общественность, всякое
государство, всякое право, всякое хозяйство. Новая общественность сотворится
не из элементов "мира", она сотворится в "мирском" смысле
из ничего, из других истоков, лежащих вне мировой общественной эволюции, из
Духа, а не из мира. Новая общественность есть движение не по плоскости, а
по вертикали. Нельзя возлагать надежд ни на какой общественный слой или класс,
ни на какую историческую силу, а лишь на личности, в Духе возрожденные.
Коренная ошибка всех исканий религиозной общественности – именно в этой надежде
добыть новую общественность из старой. Консервативные учения о религиозной
общественности и революционные учения о религиозной общественности одинаково
хотят вывести Град Божий из "мира" и не порывают окончательно с
принципом эволюции, трансформации ветхой общественности в новую. Ветхая
общественность эволюционирует, но она продолжает покоиться на тех же началах.
Огромная эволюция лежит между самодержавным государством и феодальным
хозяйством и демократической республикой и социализмом, но социализм и
демократическая республика так же пребывают в ветхой общественности, в
послушании бремени греха, как и феодальное хозяйство и самодержавное государство.
Можно признавать и неизбежность, и благостность этой эволюции, но проблема
религиозной общественности этим не затрагивается. Вся ветхая общественность и
вся старая цивилизация (она выявилась вполне лишь в новом XX веке) должна
сгореть дотла, чтобы Новый Иерусалим сошел с неба на землю. Путь к Новому
Иерусалиму – жертвенный. Сказано, что он с неба сойдет. Это значит, что он
творится не из элементов "мира". Нельзя отрицать смысла мировой
общественности и мировой цивилизации, но смысл этот не в эволюционном их
преобразовании в Царство Божье, в Град грядущий. Град новый есть творимая
Церковь, творимая в Духе вне эволюции мира. Характеристика религиозной
общественности как теократии все еще находится во власти ветхозаветного
сознания. В самой идее теократии есть еще тяжесть греха. Теократия все еще есть
преобразование государственности в религиозную общественность. Теократическая
общественность – в "мире", а не в Духе. Новая, творческая религиозная
общественность – и не теократия, и не анархизм, и не государственность, и не
социализм; она невыразима в категориях "мира", непереводима на язык
физического плана жизни. Царство Божье приходит неприметно для
"мира", и человек входит в него лишь в мере своего роста в Духе.
Поскольку человек еще вне высших достижений Духа, поскольку он принадлежит к
физической плоти мира, он должен участвовать в эволюции мирской общественности,
должен платить дань кесарю. И все рационалистические споры о хилиазме, о
тысячелетнем Царстве Христовом должны быть отброшены. Будет ли тысячелетнее
Царство Христово на земле или на небе, в этом мире или ином мире, в материи или
только в духе? Царство Христово лежит вне эволюции "мира". Царство
Божье родится не из элементов "мира". Но это не значит, что Царство
Христово не будет на земле. Ибо земля – метафизична, а не только физична, земля
наша принадлежит и иному миру, она принадлежит вечности. Равно как и тонкая,
преображенная плоть наша принадлежит иному миру, принадлежит вечности. И
религиозная общественность родится не в физической, а в духовной плоти. Новый
Иерусалим явится катастрофически, а не эволюционно, из творчества духа
богочеловеческого, а не из "мира", не из ветхой общественности. Но
Новый Иерусалим будет на земле и явлен будет во плоти, не физической, а
преображенной плоти.
Глава
XIII. Творчество
и мистика. Оккультизм и магия
В мистике во
все времена раскрывался мир внутреннего человека и противостоял миру
человека внешнего. Мистические откровения внутреннего человека всегда учили в
разных формах о микрокосмичности человека. Мистический опыт раскрывает внутри
человека космос, всю огромную вселенную. Мистика глубоко противоположна всякому
замкнутому, изолированному от космической жизни индивидуализму, всякому
психологизму. Мистическое погружение в себя есть всегда выход из себя, прорыв за
грани. Всякая мистика учит, что глубь человека – более чем человеческая, что в
ней кроется таинственная связь с Богом и миром. Истинный выход из себя, из
своей замкнутости и оторванности скрывается внутри самого себя, а не вовне, во
внутреннем, а не во внешнем. Так учит всякая мистика. Человек, о котором учит
психология, все еще – внешний, а не внутренний человек. Душевная стихия не есть
еще мистическая стихия. Внутренний человек – духовен, а не душевен. Мистическая
стихия – духовная, она глубже и изначальнее стихии душевной. Исторически
мистическими называли и явления, принадлежащие к астральному плану человека.
Мистика не была еще достаточно отделена от магии. Но в строгом,
дифференцированном, абсолютном смысле слова мистикой можно назвать лишь то, что
относится к духовному плану. В мистике есть духовное дерзновение и почин
внутреннего человека, глубочайших глубин духа. Феномены чисто душевные и
астральные не могут быть еще названы мистическими и, вернее, могут быть названы
магическими. Мистика животворит и духотворит истоки и корни всякой религиозной
жизни. Мистика и есть бытийственная основа всякого религиозного сознания,
темный исток религиозной жизни. Религия переводит в сознание и в быт то, что в
мистике непосредственно переживается и открывается. Догматическое сознание
вселенских соборов было лишь объективированным переводом того, что
непосредственно увидалось в мистическом опыте. И в догматах условным языком
рассказывается о мистических встречах. Догматы мертвеют и вырождаются во
внешний авторитет, когда теряются их мистические истоки, когда они
воспринимаются внешним, а не внутренним человеком, переживаются телесно и
душевно, а не духовно. Бытовая, историческая вера есть вера внешнего человека,
не углубившего дух до мистических истоков, это мистика, выявленная в
приспособлении к физическому плану жизни. Это – инволюция в материю. Бытовая
религиозность, бытовой догматизм имеют огромное историческое значение,
воспитывают человека на разных ступенях его развития. Религиозная жизнь
существует и для тех, кто не знает мистических истоков догматов, кто принимает
их внешне-авторитарно. Но исключительное превращение религии во внешний быт и
внешний авторитет есть уже ее вырождение и омертвение. Тогда необходимо
мистическое оживление и одухотворение религии. В христианстве вечно
противоборствуют два начала – внутренно-мистическое и внешне-бытовое,
аристократическое и демократическое, духовное и душевное, интимно-сокровенное и
приспособленное для среднего уровня человечества и средних ступеней
человеческого общения. Всегда должно помнить, что христианство, как мировое и
историческое явление, не только есть абсолютное божественное откровение, но
есть также и приспособление к человечеству, принимающему это откровение в меру
своего духовного роста и восхождения. Христианство – мистика внутреннего
человека и христианство – всемирно-историческое приспособление человека
внешнего, ведомого к высшим целям. Тогда только понятна становится трагическая
двойственность христианства в истории, нерелигиозность его внешней христианской
истории. Про христианство одинаково можно сказать, что оно и самая мистическая
религия в мире и что она – религия совсем не мистическая, а исторически-бытовая
и удивительно приспособленная к среднему уровню людей, к их житейской
трезвости. Христианство мистически шло по линии наибольшего сопротивления, по
линии безумия для разума мира сего. И христианство исторически шло по линии
наименьшего сопротивления, по линии приспособления к разуму и расчету мира
сего, к языческой природе человека, к физическому плану жизни. Эта
двойственность – великий соблазн, и она должна быть осознана и осмыслена. Любой
бытовик-христианин, искренно верующий и не лишенный религиозного опыта,
священник или мирянин, скажет, что в христианстве нет ничего мистического, что
мистика в христианстве всегда была знаком болезненности или еретичества, что
мистиками были гностики и сектанты, а церковь – против мистики. И наряду с
этим, никто не станет отрицать, что величайшие и самые подлинные святые были
мистиками, что глубины церковного сознания мистичны, что Евангелие от Иоанна,
послания Апостола Павла и Апокалипсис – мистические книги, что религия Христа
есть религия мистерии искупления, что есть признанная церковью мистика
православная и мистика католическая. В христианстве есть глубокая, идущая от
апостолов мистическая традиция. Церковь в своем всемирно-историческом делании и
неизбежном приспособлении к уровню человеческому была по преимуществу церковью
Петра, от которого идет преемственность священства. От Петра идет традиция
иудео-христианства [182]. Церковь
католическая открыто сознает себя церковью Петра, но и церковь православная
принимает преемственность от Петра. Петр и был апостолом среднего уровня
человеческого. В нем дух инволюции, нисхождения. Но был любимый ученик Христа
Иоанн, от которого идет мистическая традиция. Церковь мистическая, доныне еще
не выявленная окончательно по низкому уровню человечества, и есть Иоаннова
церковь. Святые и мистики были живыми носителями Иоанновой традиции. Св.
Франциск от духа Иоаннова, а не Петрова. Церковь Петрова была церковью
послушания и приспособления, а не творчества. Религиозное творчество может
выйти лишь из традиции Иоанновой. Христианство бытовое знает церковь Петра и
его традицию. Но священное предание не только Петрово – оно и Иоанново.
Страшное омертвение церкви Петровой, гниение ее покровов должно привести к
выявлению церкви Иоанновой, к воплощению мистической традиции христианства. Тут
преемственность апостольская в мистическом смысле не нарушается. Церковь
Петрова и церковь Иоаннова – одна, единая церковь Христова, но взятая с разных
ее сторон, направленная к разным целям, подчиненным единой цели. Ныне мир
переходит к высшей духовной жизни, и осознает человек окончательно, что церковь
не может иметь физической плоти, а может иметь лишь плоть духовную [183].
В нашу эпоху
есть не только подлинное возрождение мистики, но и фальшивая мода на мистику.
Отношение к мистике стало слишком легким, мистика делается достоянием
литературщины и легко сбивается на мистификацию. Быть немного мистиком ныне
считается признаком утонченной культурности, как недавно еще считалось
признаком отсталости и варварства. В моде исчезают все глубины и все различия
мистики. Вся сложность мистических устремлений погашается в общих фразах о
мистике. Мистика стала синонимом хаотичности современной души. Ныне в мистике
хотят увидеть возрожденный источник творчества. Но историю и психологию мистики
современные люди очень плохо знают, изучают не по первоисточникам, а по
модернистской литературе и по собственным хаотическим душевным состояниям
(душевным, а не духовным). Поэтому неясно современным литературным поклонникам
мистики, что не всякая мистика может быть источником свободного творчества, что
есть мистика враждебная всякому творчеству. Не всякой мистике следует
подражать. Должно разобраться в мистике и расценить ее. Современное увлечение
мистикой – поверхностно, и не во всех формах можно приветствовать нахлынувшую
мистическую волну. Даже в лучших, наиболее благородных явлениях мистического
возрождения много есть археологии, литературы и романтической эстетики.
Забывают, что во всякой мистике неизбежно аскетическое очищение. В современной
мистике можно разглядеть не только творческий починен, но и духовную реакцию,
духовную пассивность. Ведь исторически мистика была очень сложным и
многообразным явлением. В установленном нами религиозном смысле этого слова
старая мистика, на которую современная хаотическая душа смотрит с вожделением,
не может быть названа творческой. В мистике было предварение творческой
религиозной эпохи, как было и в других явлениях мировой культуры, но и в
мистике нес человек послушание последствиям греха. И мистика имела временную
сторону, как и церковный культ. Мистика должна стать преображенной жизнью мира.
В старой
мистике преобладало пантеистическое мирочувствие и богочувствие. А мистика
пантеистическая несет на себе печать подавленности личности человеческой.
Грешный человек жаждет раствориться в Божестве и в полной отрешенности от всего
человеческого и личного погасить грех и его горестные последствия. Если бытовая
религиозность приспособлялась к среднему уровню греховной природы человека, то
пантеистическая мистика совсем отрешалась от человеческой природы и растворяла
человека в божественном бытии. Творческого напряжения человека нет еще ни в
бытовой религиозности, ни в пантеистической мистике. Пантеистическая мистика не
знает самобытной творческой энергии человека, она не антропологична, для нее
индивидуальность человека есть грех и отпадение и всякое достижение человека
есть действие самого Божества в отрешенности от всего человеческого. В этом
типе мистики нет места для самобытности и единственности человека, нет
оправдания множественности бытия. Эта старая мистика не признавала самости
человека как лика божественного и творчества человека как процесса
божественного, она знает лишь Единое божественное. Это – мистика безобразная и
безличная. В мистике была свобода и внутренний почин, которых не знала бытовая
религиозность, но это еще не значит, что в ней был творческий антропологизм. И
в мистике было свое приспособление к подавленности человека. Но в то время как
бытовая религиозность несла бремя послушания через приспособление к среднему,
маленькому человеческому существованию, мистика несла бремя послушания через
отрешение от человеческого существования, через угашение человека в Боге.
Высшего, творческого человеческого существования нет еще ни там, ни
здесь. В опыте мистиков преобладает тип пассивности, божественной пассивности,
в которой утихает и замирает человеческая природа, до конца отрешается от себя
во имя жизни в Боге [184]. Квиетизм
развился на католической почве, хотя католическая мистика самая
антропологическая из всех типов мистики [185]. Старая
мистика соответствовала моменту жертвы, моменту Голгофы в жизни внутреннего
человека. Воскресение же совершалось как бы не для человека, а для самого
Божества, в котором человек исчезает. Но в пантеистической мистике была
неумирающая истина о том, что Творец и творение интимно близки, что Бог в
творении и творение в Боге, что все в мире и в человеке происходящее происходит
и в Боге, что энергия Божья переливается в мир. Я.Беме и Ангелус Силезиус –
высшие подъемы мистики по силе прозрений о человеке.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44
|